Ненависть и прочие семейные радости. Кевин Уилсон

работа, – с легкостью ответила Равен. – Я всего лишь делаю то, за что мне платят, чем бы это ни было. Просто всегда надо стараться изо всех сил, хотя порой сам фильм бывает, скажем, не очень. Ну, и невелика беда! Главное – что платят. Никогда не понимала профессиональных актеров, и лично меня всегда меньше всего на свете интересовало актерское мастерство, сценические методы и прочая такая же дребедень. Просто встаешь там, где тебе велели стоять, говоришь свой текст и топаешь домой. Это всего лишь представление.

      Гримеры между тем закончили работу, в результате чего Анни сделалась моложе, а Равен – старше своих лет.

      – Но самой-то вам это нравится?

      Келли устремила взгляд на Аннино отражение в зеркале.

      – Отвращения не вызывает, – ответила она. – По крайней мере, при такой работе времени хватает на что угодно – чего еще можно пожелать!

      Анни сидела на диване у себя в трейлере с опущенными жалюзи, закрыв глаза и глубоко, размеренно дыша под усыпляющий «белый шум» из шкатулки-антистресса. С каждым вздохом она представляла, как немеет та или иная часть ее плоти: сперва пальцы на руке, затем рука от запястья до локтя, далее от локтя до плеча – и так все тело до тех пор, пока Анни не погрузилась в состояние, максимально близкое к смерти. Это была старая проверенная техника семейства Фэнг, к которой они прибегали, прежде чем сотворить нечто совершенно катастрофическое. Вся хитрость заключалась в том, что, когда так вот, понарошку, побываешь в объятиях смерти, а потом от этого очнешься – ничто на свете, какой бы ужас ни внушало, уже не кажется серьезно стоящим внимания. Анни хорошо помнила, как они всей семьей, вчетвером сидели, притихнув, в своем минивэне. Каждый из них так вот медленно умирал, потом возвращался к жизни – и спустя считаные мгновения они резко распахивали дверцы машины и неистово врывались в жизнь каждого, кому случилось в тот день и час оказаться с ними в одном пространстве.

      Через полчаса Анни вновь обрела плоть и решительно поднялась на ноги. Она стянула с себя футболку, расстегнула бюстгалтер, беспечно уронив его на пол. Глядя в зеркало, критически понаблюдала за собой, с выражением читая свой текст злополучной сцены.

      – Разве я сторож сестре своей? – молвила Анни, борясь с желанием скрестить руки на груди.

      Потом, произнеся последнюю свою реплику в сцене: «Боюсь, мне это просто безразлично, доктор Незбит», – Анни, по-прежнему топлес, распахнула дверь трейлера и прошла пятьдесят ярдов до площадки, невозмутимо миновав толпу выпучивших глаза ассистентов и помощников.

      Фримэна она нашла в его режиссерском кресле, все с тем же покусанным сэндвичем в руке.

      – Ну что, покончим-таки с этой чертовой сценой?

      Фримэн улыбнулся.

      – Вот и молодец! Излей в ней всю свою злость.

      Обнаженная выше пояса, Анни стояла на площадке, чувствуя на себе липкие взгляды глазевших на нее статистов, съемочной группы, актеров – в общем, всех и каждого задействованного в фильме человека, – и мысленно