Ведьмак. Башня Ласточки. Анджей Сапковский

кто не задумываясь ранит девушек. Хочешь, чтобы я кому-нибудь сообщил о тебе?

      – Некому сообщать, – после краткого молчания ответила она. Высогота уловил, как изменился ее голос. – Мои друзья погибли. Все до единого.

      Он промолчал.

      – Я – смерть, – продолжала она странным голосом. – Каждый, кто сталкивается со мной, умирает.

      – Не каждый, – возразил он, внимательно глядя на нее. – Не Бонарт, тот, чье имя ты выкрикивала в бреду, тот, от которого собираешься теперь убегать. Ваше столкновение навредило больше тебе, чем ему. Это он… ранил тебя в лицо?

      – Нет. – Она сжала губы, чтобы приглушить то ли стон, то ли ругательство. – В лицо меня ранил Филин. Стефан Скеллен. А Бонарт… Бонарт ранил гораздо сильнее. Глубже. Что, я и об этом тоже говорила в бреду?

      – Успокойся. Ты ослабла, тебе нельзя перевозбуждаться.

      – Меня зовут Цири.

      – Я сделаю тебе компресс из арники, Цири.

      – Подожди… немножко. Дай мне зеркало.

      – Я же сказал…

      – Пожалуйста!

      Высогота решил, что дальше оттягивать не стоит. Принес даже каганчик, чтобы она могла лучше рассмотреть, что сотворили с ее лицом.

      – Ну да, – сказала она изменившимся, ломким голосом. – Ну да. Так я и думала. Почти так, как я думала.

      Он вышел, задернув за собой занавеску.

      Она старалась всхлипывать совсем тихо, так, чтобы он не слышал. Очень старалась.

      Через день Высогота снял половину швов. Цири ощупала щеку, пошипела как змея, жалуясь на сильную боль около уха и большую чувствительность шеи в районе челюсти. Однако встала, оделась и вышла во двор. Высогота не возражал и сопровождал ее. Помогать или поддерживать надобности не было. Она была здорова и гораздо сильнее, чем можно было предполагать.

      Покачнулась лишь, когда выходила, и прислонилась к дверному косяку.

      – Однако… – Она подавилась воздухом. – Ну и холодина! Мороз, верно? Уже зима? Сколько же времени я здесь провалялась? Сколько недель?

      – Ровно шесть дней. Сегодня пятое октября. Но октябрь обещает быть очень холодным.

      – Пятое октября? – Она поморщилась, ойкнула от боли. – Это как же так… Две недели?

      – Что? Какие две недели?

      – Не важно, – пожала она плечами. – Может, я что-то путаю… А может, и не путаю. Скажи, чем тут так жутко несет?

      – Шкурами. Я ловлю ондатр, бобров, нутрий и выдр, выделываю шкуры. Ведь отшельникам тоже надо на что-то жить.

      – Где моя коняга?

      – В овчарне.

      Вороная кобыла встретила пришедших громким ржанием, а коза Высоготы поддержала ее блеянием, в котором прозвучало явное недовольство необходимостью делить обиталище с другим жильцом. Цири обхватила лошадь за шею, пошлепала, погладила по загривку. Кобыла фыркала и гребла копытом солому.

      – Где мое седло? Упряжь? Чепрак?

      – Здесь.

      Он не возражал, не делал замечаний, не высказывал своего мнения. Просто молчал, опираясь на палку. Не пошевелился, когда она застонала,