Левый берег (сборник). Варлам Шаламов

и пришедший с Кристом дежурный надзиратель исчез.

      – Слушай, Крист, – сказал начальник, – к тебе привезут гостей.

      – Этап придет, – сказал уполномоченный.

      Крист выжидательно молчал.

      – Вымоешь их. Дезинфекция и прочее.

      – Слушаюсь.

      – Ни один человек знать об этих людях не должен. Никакого общения.

      – Доверяем тебе, – разъяснил уполномоченный и закашлялся.

      – С дезкамерой я один не управлюсь, гражданин начальник, – сказал Крист. – Там управление камерой далеко от смесителя с горячей и холодной водой. Пар и вода разобщены.

      – Значит…

      – Нужен еще санитар, гражданин начальник.

      Начальники переглянулись.

      – Пусть будет санитар, – сказал уполномоченный.

      – Так ты понял? Никому ни слова.

      – Понял, гражданин начальник.

      Крист и уполномоченный вышли. Начальник встал, загасил верхний свет и стал надевать шинель.

      – Откуда такой этап? – негромко спросил Крист у уполномоченного, проходя сквозь глубокий тамбур кабинета – московская мода, которой подражали везде, где были кабинеты начальников – штатских или военных – все равно.

      – Откуда?

      Уполномоченный расхохотался.

      – Ах, Крист, Крист, никак не думал, что ты мне можешь задать такой вопрос… – И выговорил холодно: – Из Москвы самолетом.

      – Значит, лагеря не знают. Тюрьма, следствие и все прочее. Первая щелочка на вольный воздух, как кажется им – всем, кто не знает лагеря. Из Москвы самолетом…

      Следующей ночью гулкий, просторный, большой вестибюль наполнился чужим народом – офицерами, офицерами, офицерами. Майоры, подполковники, полковники. Даже один генерал был – низенький, молодой, черноглазый. Ни одного солдата в конвое не было.

      Худощавый и рослый старик, начальник больницы, с трудом сгибался, рапортуя маленькому генералу:

      – Все готово к приему.

      – Отлично, отлично.

      – Баня!

      Начальник махнул Кристу рукой, и двери приемного покоя растворились.

      Толпа офицерских шинелей расступилась. Золотой звездный свет погон померк – все внимание приезжих и встречающих было отдано маленькой группе грязных людей в истрепанных каких-то лохмотьях – но не казенных, нет – еще своих, гражданских, следственных, выношенных на подстилках на полах тюремной камеры.

      Двенадцать мужчин и одна женщина.

      – Анна Петровна, пожалуйста, – проговорил арестант, пропуская женщину вперед.

      – Что вы, – идите и мойтесь. Я посижу пока, отдохну.

      Дверь приемного покоя закрылась.

      Все стояли вокруг меня и жадно глядели мне в глаза, пытаясь разгадать что-то, еще не спрашивая.

      – Вы давно на Колыме? – спросил самый храбрый, разглядев во мне «Ивана Ивановича».

      – С тридцать седьмого.

      – В тридцать седьмом мы все были еще…

      – Замолчи, – вмешался другой, постарше.

      Вошел наш надзиратель, секретарь парторганизации больницы Хабибулин, особо доверенное