Пожиратели плоти. Олаф Бьорн Локнит

подвигах, и потому двинулся на звук. Он сам не заметил, как преодолел небольшой овражек, отделявший королевский лагерь от придворного, и оказался в лабиринте шатров и мелькании факелов. Здесь царило чуть ли не предпраздничное настроение. У самого большого костра толпились хорошо одетые люди, слуги разносили вино и сладости, а в отдалении на лежащем дереве пристроился придворный музыкант, бережно обнимающий лютню. Исполнялась баллада о воителе Алькое, повествующая одну из легенд о его смерти. В последнее время при дворе вошли в моду старинные песни и предания, и музыканты сбивались с ног, разыскивая по деревням седых сказителей и упрашивая их спеть что-нибудь из былого.

      Под мелодичное звучание струн напевно лился голос, произносящий древние строки:

      В пламенеющем рассвете

      Как скала, он возвышался,

      Трупы вражьи попирая.

      Кровь текла из ран глубоких,

      Силы были на исходе —

      Только меч разил привычно.

      А в глазах плескалось небо,

      Напоенное отвагой.

      И стигийцы, умирая

      От его руки, шептали:

      "То сам Митра к нам спустился

      В человеческом обличье!"

      Чуткие пальцы музыканта неуловимо изменяли свой бег, и мелодия звучала то тревожно, то мягко, лютня могла рыдать, подобно женщине, а порой в ее переливах явственно слышались боевые трубы. Певец сидел, полузакрыв глаза, и, казалось, его ничто не интересует, кроме рождаемой струнами музыки и сливающихся с ней слов позабытой баллады:

      Пыль клубится над долиной —

      То спешит на помощь другу

      Молодой король Олайет.

      Сто десятков с ним отважных

      Рыцарей, готовых поле

      Затопить стигийской кровью.

      Лишь прекрасная Энея,

      Побледневшая от горя,

      Тихо слезы утирает.

      Нет в живых ее Алькоя,

      Сердце деве подсказало —

      Сердце, полное любовью…

      – Посмотри-ка, Сервилий, даже солдафоны не остаются равнодушными к искусству великого Тилбери!

      Ларго обернулся – двое придворных проследовали мимо, непринужденно беседуя и не удостоив юношу более ни единым взглядом. Ларго попробовал на вкус уже готовый язвительный ответ – и промолчал, решив, что все равно ничего не докажет. Но удовольствие от баллады было безнадежно испорчено, и Ларго поплелся к своим.

      Большинство гвардейцев, завернувшись в плащи, спали вокруг костра. Ларго пристроился между двумя товарищами, надеясь, что их мощные спины согреют его в наступившей ночной прохладе, и провалился в сон.

* * *

      Ларго проснулся оттого, что ему было холодно. Он открыл глаза – и ничего не увидел. Было то таинственное время суток, когда луна уже не освещает землю призрачным светом, а солнце еще нежится в своих небесных чертогах. Кромешная тьма и тишина царили над спящим лагерем. На месте костров бесшумно плясали алые искорки, изредка где-то в лесу тоскливо кричала какая-то ночная