Вдох-выдох или шёпот Ангелов. Ира Берсет

точно так же развивались на ветру, а туфли так же резво плясали по дороге. Тяжело дыша, он приблизился к женщине и дотронулся до её плеча. В этот же момент его подсознание, кривляясь, произнесло: «У неё не может быть таких духов». Горько- терпкий аромат мускуса ударил в нос и отрезвил мысли. Женщина удивлённо приподняла очки, обнажая голубые глаза, и кокетливо улыбнулась. Она была симпатичная, но, не его… «Извините, обознался», – выдавил Герман и поспешил смешаться с толпой.

      В поезде в уме безостановочно наяривало недавно подуманное им – «не моя». Что это значит? Как мы определяем принадлежность и соответствие один другому. Эта женщина была просто красавица, но она не восхищала, не притягивала, не манила… Где проходит граница притяжения и есть ли она вообще? А, может, дело не в притяжении, а в случайности? «С Гретой меня связывает случай или притяжение? Ни то, ни другое. Нас связало активное участие наших родителей». Мужчина поморщился, будто съел лимон. На чёрном полотне, мелькающем за окном, стали появляться знакомые лица, старое пианино, бумажные конструкции и постоянно недовольное лицо отца. Герман прикрыл глаза, продолжая послушно перелистывать страницы из прошлого.

      Герман, как и его отец, поступил в МАрхИ[1], правда, на удивление родителей со второго раза. Год практики в папином бюро (так считали абсолютно все, кроме мамы) положительно повлиял на парня, полностью излечив второго от мыслей, связанных с консерваторией. Привитая матерью любовь к музыке, искоренялась отцом медленно и методично. Он даже вынес пианино из квартиры под предлогом срочного ремонта инструмента. Мать со злобой смотрела на мужа и ненавидела его «деспотизм» по отношению к желаниям и увлечениям сына. Герман в музыкальной школе был лучшим. Он выигрывал конкурсы и даже несколько раз ездил за рубеж. Но этого было слишком мало, чтобы убедить отца в том, что музыка существует не только, как приятный фон, но и как профессия. Отец не считал такое занятие достойным мужчины и никаких доводов не принимал.

      День за днём, с сессии до сессии, парень впитывал «мархишинский»[2] дух института и срастался с ним, становясь ещё одним камешком в стене ваятелей архитектуры. Со временем его увлекли новые цели и предвкушение их реализации. Он с удивлением обнаружил для себя, что архитектура похожа на музыку. Одни постройки были величественные и бесконечные, как произведения Баха. Другие – задорные и слегка чудаковатые, похожие на сочинения Римского-Корсакова. Были – умиротворяющие и душевные, словно застывшие звуки Габриеля Форе. Стремительные и неудержимые, как рапсодия Паганини. Раз так, значит, и он, Герман, может тоже создать свою застывшую мелодию, заключив её в стены и крыши. От осознания этого кружилась голова. Идеи, словно жужжащий рой, вертелись в воображении, наперебой предлагая фантастические проекты. В конце концов, одна из них превзошла другие, вылившись на ватман в виде сложнейшей схемы под названием «Гармония абсурда». Отец долго смотрел

1

МАрхИ – Московский Архитектурный Институт.

2

Маршинист – студент Московского Архитектурного Института.