Дороже денег, сильнее любви. Марина Серова

глаза, так похожие на Анькны… «Мама, мама», – попробовала она сказать это той, черной женщине. И тут же зажала рот ладошкой: получилось, что она хоть и на секунду, но предала Елену Вадимовну. Все равно что оттолкнула ее!

      – Нет, нет! Ерунда! Ничего этого не будет! – твердо сказала она, глядя в потолок немигающим глазами.

      Чего «этого»? Анька не знала. Но она чувствовала, что помимо ее воли вокруг нее сгущается что-то страшное. И разорвать это страшное так же трудно, как ей, маленькой Аньке, в одиночку защитить свою семью от какого-то большого горя…

* * *

      А утром – вот уж чего Анька не ожидала! – за кухонным столом, накрытым к завтраку с какой-то подчеркнутой аккуратностью, сидела «эта». Высокая, неприятно-напряженная, во всем черном. Смуглой рукой она подносила ко рту чашку с чаем, но рука дрожала, и женщина, не отпив ни глотка, снова поспешно ставила ее на стол.

      – Знакомься, доченька, – не своим, каким-то деревянным голосом сказал папа. – Это… это… это твоя…

      – Юра! – предостерегающе сказала Елена Вадимовна.

      – Но, Лена…

      – Кто вы? – спросил Анька, глядя на незнакомку.

      – Я… я… Меня зовут Гульнара Сабитовна, – сказала та, запинаясь.

      – Ну и что?

      – Аня! – вскрикнула Елена Вадимовна.

      – Девочки! Девочки, не ссорьтесь, – отец решил, что разговором все-таки должен рулить мужчина. – Мы же хотели пить чай. Тихо-мирно. А обсудим все потом. Когда останемся одни.

      – Когда это вы останетесь одни? – хмуро спросила Анька.

      – Когда ты пойдешь гулять.

      – Я не пойду гулять.

      – Пойдешь. Вот позавтракаешь и сразу отправишься.

      – Нет!

      – Аня…

      – Нет, нет, нет! – бросив свою чашку, да так неловко, что чай из нее вылился и обрызгал Гульнару, которая отпрянула с таким ужасом, будто в нее бросили бомбу, Анька соскользнула со стула и бросилась к Елене Вадимовне.

      – Ну что ты, девочка моя, что ты… – бормотала та, обнимая Аньку за голову.

      В кухне воцарилось напряженное молчание.

      – Я не понимаю… не понимаю, за что вы меня так ненавидите, – дрожащим голосом заговорила Гульнара. Только теперь Анька, спрятавшая лицо на груди у Елены Вадимовны, услышала в голосе черной женщины еле различимый восточный акцент. – Ведь я же пришла по-хорошему, поговорить… Ведь надо же нам принять решение…

      – Это решение надо было принимать девять лет назад.

      – Но у меня были обстоятельства… Вы просто не понимаете…

      – Не понимаю. И, простите, не хочу понимать, – пальцы Елены Вадимовны успокаивающе перебирали Анькины волосы.

      И опять возникла пауза – на этот раз еще более продолжительная.

      – Я, пожалуй, пойду.

      – Сиди, Гуля.

      – Нет, я пойду. Но только вы не думайте, что я уступаю вам, – вдруг холодно и даже, как показалось Аньке, зло обратилась она к Елене. – Мы еще посмотрим, на чьей стороне правда!

      Елена ничего не ответила. А папа, который все это время смотрел на Гульнару,