У кромки воды. Сара Груэн

и дядя Джон ехали домой из Инвернесса, думали, утки в воде у Абриахана дерутся, а потом подъехали ближе, поняли, что это зверь, – черная такая зверюга, с кита, – там крутится и ныряет, такой stramash[4] поднял.

      Она показала жестами.

      – А потом что было?

      – Да ничего, – просто ответила она. – Уплыл.

      – А ваш кузен?

      Она пожала плечами:

      – Тут нечего особо и рассказать. Он рыбаком был. Однажды что-то такое случилось с ним, когда он на озере был, и он с тех пор в лодку не садится. И ни с кем про это не делится.

      – А ваша тетя? Думаете, она согласится поговорить?

      – Да она вас насмерть заболтает, дайте ей волю. Может, пригласите ее на strupag[5]? И еще, миссис Пеннипэкер. Вы все правильно поняли. Берете ложку каши и макаете ее в молоко. Так каша не остывает.

      – Простите, что я ее не съела, – сказала я. – Это правда считается преступлением – оставлять еду на тарелке?

      – Уж несколько лет как. Но не волнуйтесь, молоко пойдет в суп, а ваша каша отправилась в ящик. Коналл был так доволен, что ему дали вылизать миску, что даже хвостом вилял. Вам что-нибудь еще понадобится? А то мне нужно вернуться на хутор. Вы, может, думаете, что там в январе делать нечего, но какое там. И камни корчевать, и рубить репу для овец, и доить, ох, только успевай…

      Она посмотрела вдаль и вздохнула.

      – Мне бы только вот что, – сказала я. – Я бы очень хотела принять ванну, а горячей воды нет.

      – Будет минут через двадцать. Я услышала, как вы там наверху возитесь, и включила бойлер. Я еще мыльную стружку наверх отнесу. Ванну положено наливать только до черты, но, думаю, может, разок вам и можно набрать побольше.

      Я не могла обидеться: она видела меня, когда я в буквальном смысле вывалилась из кровати.

      – Так я пойду тогда. Мэг вернется с лесопилки часа в четыре. А вы поешьте, – велела она, повелительно кивая. – А если Mhàthair узнает, что вы чай не допили, пришлет касторки.

      Хотя вкус у чая был, словно в нем варили веник, – наверное, эрзац, подумала я, – «лекарство для бодрости» так помогло, что после ванны я прилегла отдохнуть и поняла, что меня клонит в сон – с удивлением, потому что была в приподнятом настроении. Мне не терпелось рассказать Эллису про родных Анны.

      Несколько часов спустя меня разбудил гул голосов и смех, долетавший с первого этажа. Я удивилась множеству голосов, мы ведь были единственными постояльцами, и решила, что гостиница служит еще и пабом. Анна оставила новую свечу, я зажгла ее и взглянула на часы. Был уже вечер, и я снова чувствовала голод. Я толком не ела с тех пор, как мы покинули Штаты.

      «Ты худая, как вешалка», – сказал Эллис.

      «У воробья и то коленки толще», – заметила Анна.

      Я потрогала живот: острые тазовые кости, торчавшие сквозь кожу, впадину между ними, грудную клетку, нависавшую сверху.

      «Ох, Мэдилейн. Надо что-то делать», – сказала моя мать.

      Мне было двенадцать, и я сперва не поняла, о чем она. Я вышла из полосатой парусиновой пляжной кабинки в Бар-Харборе, и у меня

4

Шум, беспорядок.

5

Чай (букв. чашка).