Заяц в детстве не труслив. Анна Вислоух

фонарь уплывает во тьму.

      День отлетел, только легче не стало,

      А отчего – не понять никому.

      С неба – холодные слёзы Вселенной.

      В городе нашем осенняя хмарь.

      Как в чёрно-белом кино довоенном:

      Каменный мостик. Аптека. Фонарь.

      Ей мнилось, что никто ее не любит, и даже покорный Борька с глазами беременной коровы показался вдруг вполне симпатичным и условно годным к возобновлению отношений. Дойдя до таких мыслей, Женька поняла: «Температура…», и стала медленно, но верно поправляться.

      Когда вернулась на занятия в институт, выяснилось, что всех первокурсников отправили в колхоз «на свёклу», а она как бы и не у дел. Собственно, это она потом только поняла, что ей, с одной стороны, крупно повезло: она не в поле, продуваемом остервенелым стеклянным ветром, и не выковыривает из земли намертво схваченную первым морозом свёклу, ту, что вовремя не убрали, а потом, спохватившись, бросили на ударный фронт девчонок с тяжеленными ломами в руках. С другой, не совсем приятной стороны, в этой жуткой битве за урожай её однокурсники здорово сплотились, все передружились, а она осталась совсем одна со своими комплексами, завихрениями и обидами. Впрочем, их тогда осталось двое: она и Вика, девчонка из их группы, постарше Женьки и в чём-то опытнее. Именно она и была свидетельницей Женькиного триумфа на экзамене по математике и тогда подумала: «Только бы с этой занудой в одну группу не попасть!» В одной группе они и оказались, да еще и подружились, два нечаянных одиночества.

      Когда их послали собирать свёклу во второй раз – после ноябрьских праздников, после обязательной демонстрации и небольшой праздничной передышки – они с Викой уже были вместе. Вместе поселились на квартире у глухого дедка и даже спали на одной кровати: так было теплее и пошептаться удобнее, пока остальные дрыхнут, сморенные бессмысленным трудом на свекольной ниве. Женька буквально смотрела Вике в рот. Та рассказывала ей о своем парне, с которым не только целовалась, но и занималась тем самым сексом, о котором Женька имела самое смутное представление. Женька парня этого видела: он провожал Вику в колхоз, тискал её огромными ручищами и слюнявил мокрыми, пухлыми губами. Женьке он не понравился. Она представляла себе человека, с которым можно разделить постель, как-то по-другому. Как дети пририсовывают портретам в учебниках усы и бороды, так и она мысленно к портрету какого-нибудь знаменитого артиста приставляла другой нос, примеряла глаза, меняла их выражение, лепила губы, подбородок и, получив то, что нравилось безоговорочно, удовлетворённо складывала новый образ в уголок своей памяти, чтобы через какое-то время благополучно забыть о нём и начать «работать» над новым. «Так и старой девой можно остаться», – грустила Женька, в свои восемнадцать лет чувствуя себя черепахой Тортилой, нашедшей золотой ключик, но не сумевшей отыскать заветную дверцу и открыть её…