Сага о самолётах. Мариам Тиграни

с Клем стояли чуть поодаль от парадной спиральной лестницы, напоминавшей изгибами виолончель, и, сдерживая смех, косились на статуи львов по обе стороны от перил. Папаша Юджин вообще имел слабость к роскоши и, отделывая мрамором столешницы и раковины по всему дому, твердил, что «эта достойная горная порода» единственная передавала масштаб его личности. И всё-таки статуи львов, встречавшие гостей у лестницы, – это уже слишком!

      Большие парадные часы с кукушкой на стене над лестницей пробили полночь. Зал наполнился гостями и салонной музыкой.

      – Послушай, тебе не стоит беспокоиться, – снова заговорила Клем и мягко коснулась плеча Винса, будто – как похоже на неё! – прочла его мысли, потом притянула его к себе за рукав и шепнула на ушко: – После того, как Дирк… Сам знаешь. Теперь мы с Файерблейзами заклятые враги.

      Винс улыбнулся и утянул её подальше от лестницы к стульям с красной обивкой, на которых восседали почтенные матроны, избегавшие танцев, и обмахивались веерами. Винс выдержал пронзительную паузу, с нежностью смотря в глаза той, к чьей родственной близости за все эти годы настолько привык, что уже не представлял жизни без неё.

      «Не Файерблейз, так другой! – думал он со снисходительной иронией к себе – простаку, дерзнувшему полюбить саму «принцессу самолётов». – Мы ведь всегда знали, что этот день наступит, Клем. Рано или поздно… И это будет кто угодно, но только не я».

      Сколько Винс помнил себя, её белые ласковые ручки, и морковные волосы, и детское личико в веснушках мелькали где-то поблизости. Клем даже в восемнадцать лет походила на ребёнка, и все вокруг стремились уберечь её от невзгод, укрыть тёплым пледом или оградить от опасностей. Винс и сам, пав жертвой заблуждения, будто эта невинная кошечка всё время нуждается в защите, норовил её лишний раз подкормить или подёргать за щёчку. И только спустя время догадался, как ошибались те, кто, подобно Филу, считал, будто её наивность и доброта – слабость, и только из любви к ней не смеялись над верой Клем в людей. Знали бы они, какой стержень скрывался под личиной этой холёной братьями и папой дочурки!

      Винс понял это, когда Клем, предчувствуя скорую свадьбу с нелюбимым человеком в интересах семьи, ни словом, ни делом не выдала страхов. Она продолжала с поразительным участием интересоваться бедами других, сочувствовала им и утешала, словно собственные тревоги не занимали её воображения. Лишь по ночам, после очередного, бездумно обронённого отцом слова, закрывалась в спальне и плакала в подушку.

      Догадываясь об этом, Винс ещё больше ненавидел себя. Он знал, какая Клем сильная, – несмотря на внешнюю хрупкость, точь-в-точь как у покойной матери, – но как ей, должно быть, тяжело жить в золотой клетке, готовясь в любую минуту стать добычей «хищника покрупнее»!..

      – Не бывать этому! – Коренастый Винс выглядел довольно грозно, когда сжимал кулаки, хотя Клем и любила его за душевную теплоту и искренность, которые, вопреки всем тяготам, он сумел сохранить. – Я что-нибудь придумаю.