Русское зазеркалье. Борис Сергеевич Гречин

что очевидно, никак не могли пропустить ни одной литургии – и даже больше литургии их волновала предшествующая службе исповедь, в которой, как ни крути, имелся интимный, почти эротический момент. (Ужас, ужас, правда? Но я просто пишу о том, что наблюдала сама или чем со мной делились: ни малейшего желания бросать тень на богослужебную практику или нравы Русской православной церкви у меня не имеется.) «Ортодоксы», с другой стороны, считали, что присутствовать на службе – их святое право православных христианок, а к «вадимопоклонницам» относились к нескрываемым презрением, с почти физической брезгливостью, ведь те маскировали свой интерес к службе религиозностью: постеснялись бы хоть! «Благоверные» были многочисленнее – а «вадимопоклонницы» энергичнее, верней, истеричнее: они меньше стеснялись в выражениях. Ситуация осложнялась тем, что пара «ортодоксальных» девочек, как знать, и сами тайно вздыхали по отцу Вадиму, но обнаружить это, конечно, боялись. Ну и, разумеется, «блаженные» тоже хотели ходить на службы, и их было обидеть – словно ребёнка ударить. В воскресенье прямо в коридоре третьего этажа вспыхивали порой не очень красивые сцены в стиле «Женщина, вас тут не стояло!». Не так грубо, конечно: звучало это как «Батюшка не благословляет опаздывать и создавать толпу на богослужении, Оля! – Да, а ещё батюшка не благословляет осуждать ближнего, Маша, осуждающим ближнего посылаются скорби!» И так далее, и тому подобное. Всё это происходило на виду у честного народа: у всех прочих воспитанниц, которые, например, шли из душа или в своё дежурство помогали прачке менять постельное бельё, потому что, напоминаю, спальни тоже находились на третьем этаже. Мне просто посчастливилось побывать на первых двух службах, на самую первую, кроме меня, и вовсе пришли только две девочки. А уже с третьей недели сентября начались склоки за места и «предварительная запись», авторитет и необходимость которой половина «прихода» не признавала (возможно, и справедливо не признавала, ведь литургия – это не колбаса). Нет, нет, только не это всё! – думала я с ужасом и возмущением. Так не должно быть, как угодно, но не так! («Бедный батюшка! – думаю я теперь. – Какое искушение представляли для него все эти девичьи масляные глазки! Но каждый несёт свой крест. И что значит “не так”, как должно быть “так”? Дай мне кто прямо сейчас, в теперешнем моём возрасте, власть директора гимназии, даже власть “серого кардинала” при правящем архиерее, я бы разве обустроила всё лучше?») А в семнадцать лет я себя успокаивала: лучше дойду до кафедрального собора (тот был в пятнадцати минутах ходьбы от нас). Один-единственный раз я до него действительно дошла, но почувствовала там себя совсем одиноко, совсем не на своём месте – стóит ли говорить, что этот раз был последним?

      Третьим исключением стал английский язык, но лишь со второй учебной четверти. А в первой четверти я, умненькая, амбициозная и даже считающая, будто понимаю кое-что про духовный мир, всё искала своё место в православии. Кроме того, и здравый смысл этого