В огне повенчанные. Иван Лазутин

эшелоне своей жесткой многополосной обороны, защищая дальние подступы к Москве, немецкие войска, дважды и трижды превосходившие советские войска в людских резервах и технике, частью сил четвертой и девятой полевых армий прикуют советские дивизии Резервного фронта к линии обороны, а тем временем из района Духовщины, что северо-восточнее Смоленска, на Вязьму стремительным прорывом ударит третья танковая группа, а из района Рославля на ту же Вязьму, прорвав линию обороны стрелковых полков, пойдет четвертая танковая группа.

      План немецкого командования осуществлялся до скрупулезности точно: шестого октября гигантские бронированные клещи сомкнулись восточнее Вязьмы. Главные силы Западного и Резервного фронтов оказались в окружении.

      О том, что их дивизии уже в кольце и что фронт покатился дальше на восток, к Москве, бойцы и командиры полка еще не знали. Только по огненным сполохам над горизонтом и по орудийной канонаде, доносившейся два дня назад справа, где линию обороны в районе Холм-Жирковского держала 13‑я дивизия народного ополчения Ростокинского района Москвы, ополченцы с тревогой догадывались, что немцы обошли их справа и пошли дальше на восток.

      Соседом слева стояла ополченская дивизия бауманцев. Дивизия растянулась по левому берегу Днепра до самого Дорогобужа.

      Сырая осенняя изморось, блеклой мутью повисшая в воздухе над окопами, пробирала до ломоты в суставах. Команды «Не разводить костров» и «Строжайше соблюдать маскировку» измучили солдат. Только в сырой безокопной землянке они отводили душу и мешали с махорочным дымом проклятия и ругань по адресу тех, кто начал войну.

      Рядом с отцом и сыном Богровыми на земляных нарах, устланных волглой соломой, лежал ополченец Кедрин. За два года до войны он закончил философский факультет Московского института философии, литературы и истории и был направлен работать в Институт философии Академии наук. В последние годы Кедрин увлекся теорией относительности Эйнштейна. Был уже, как ему казалось, на пути к оригинальным выводам. Однако внезапная война и тот патриотический порыв, который словно ураганом поднял москвичей и поставил их под ружье в дивизии народного ополчения, подхватили в свои потоки и молодого ученого. Кедрину пришлось чуть ли не поскандалить на медкомиссии с врачом-окулистом, который, ссылаясь на его большую близорукость, хотел вычеркнуть его из списка. Все кончилось тем, что Кедрина определили в штаб батальона писарем. А когда после трудного марша дивизия остановилась на привал и полковой писарь потребовал от Кедрина список ополченцев, выбывших с марша по состоянию здоровья, он нацарапал документ таким почерком, что начальник штаба полка, чертыхаясь, долго не мог успокоиться. Писарская карьера Кедрина на том и кончилась. Он был определен в пулеметную роту. Благо, бицепсы и плечи у философа были такие, что хоть определяй его в молотобойцы. А пулемет «максим» нелегок. Его приходится таскать на плечах.

      Среди ополченцев роты Кедрин слыл бойцом выносливым и терпеливым.