Цвет МЫ. Анна Евдо

из семьи… Таких никчёмных, ведомых и безвольных. – Аврора брезгливо передёрнула плечами. – Почему всегда громче всех кричат те, кто ничего из себя не представляет? Так противно, но так обыденно.

      – Она оставила тебя бабке, чтобы ты не мешала ей мутить с мужиками и устраивать личную жизнь, – Клим поднял руку, призывая Аврору не перебивать его. – Со мной точно так же поступила моя мать, поэтому я имею полное право так говорить. Пусть по разным причинам, но мы с тобой были для них крайне неудобным пригрузом.

      – Говори, пожалуйста, за себя, – чуть ли не по слогам, хотя и спокойным тоном парировала Аврора. – Ты не знаешь мою маму, как я не знаю твою. Но когда бы я ни видела её, твоя мать всегда была печальна. Не опечалена, а печальна, как будто ей пришлось заплатить всей радостью до последней капельки за всё остальное.

      – Она сделала свой выбор, – категорично отрезал Клим, отметая всплывший в памяти рисунок из дневника Авроры, на котором была изображена его мать со следом от слезы, и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.

      – Но даже сделав выбор, всё равно можно о нём пожалеть. Одно другого не исключает.

      «Бл…ин, девочка, ты реально не ловишь, что не стоит развивать тему дальше, или такая упёртая?» – подумал Клим и скрежетнул зубами.

      – Какой смысл сожалеть о том, что уже не исправить?

      – Не исправить или не хотеть исправить? – Аврора смотрела на него во все глаза без малейшего намёка на бесячую провокацию додавить чисто из вредности. В них горел интерес ребёнка, который вдруг получил от взрослого не отмазку, мол, вырастешь-поймёшь, а действительно полноценный разговор с ответами по существу.

      – Ты не думала пойти в адвокаты? Любого прокурора вместе с судьёй заговоришь до заикания…

      Клима прервал стук распахнувшейся двери. Фиолетоволосая игольница ввалилась в палату, ойкнула, увидев Клима на стуле посреди прохода, и помахала наглухо исписанным гипсом Авроре.

      – Оставила место для тебя, – девица обвела пухлым пальцем единственное белое пятно в области запястья. – Не отнекивайся, Ро! Я видела, как ловко ты управляешься с карандашом левой рукой. Только на этой шняге им ни фига не прорисуется. Вот, смотри, я даже тонкий маркер надыбала.

      – Анфис, я фломастерами не умею, не обижайся. – Аврора расстроенно закусила нижнюю губу. – Только всё испорчу.

      – Ничё ты не испортишь! Тут таких каракулей накарябали, что на трезвяк не разобрать, – хохотнула толстуха, плюхнулась рядом с Авророй и вдруг обратилась к Климу: – Скажи, она пяткой нарисует шедевр, который некоторые худо-дожники всю жизнь мечтают нарисовать.

      – Написать, – мягко поправила Аврора и застыла, опустив взгляд на свои перевязанные пальцы.

      Ни разу в жизни Клим не разделял эмоции другого человека, испытывая их одновременно с ним. Он по-своему радовался за Ивана, беспокоился за бабушку, понимал, что баба Аля сильно переживает за внучку, чуял границу, за которой шутки в адрес Милки переставали ими быть, и старался не заступать