Сын террориста. История одного выбора. Зак Ибрагим

в восторге, у нас получилось: мы обогнали лифт! И тут мы видим, что нам навстречу медленно идут три человека. Двое в темных костюмах, они держат в высоко поднятых руках полицейские жетоны. Третий – офицер полиции в форме, он положил руку на кобуру пистолета. Моя мать идет к ним навстречу.

      – Мне надо в туалет, – говорит она, – я поговорю с вами, как только выйду.

      Мужчины смущены, но пропускают ее. И лишь когда она пытается взять с собой меня, один из темных костюмов поднимает руку, как регулировщик.

      – Мальчик должен остаться с нами, – говорит он.

      – Это мой сын, – отвечает мама. – Он пойдет со мной.

      – Мы не можем этого разрешить, – говорит другой темный костюм.

      Моя мать в замешательстве, но лишь на секунду:

      – Вы что думаете, я себя там покалечу? Вы думаете, я покалечу своего сына?

      Первый костюм безучастно смотрит на нее.

      – Мальчик останется с нами, – повторяет он. Потом смотрит на меня сверху вниз, пытаясь изобразить некое подобие улыбки.

      – Ты, должно быть, – он заглядывает в записную книжку, – Абдулазиз?

      От ужаса я начинаю кивать и никак не могу остановиться.

      – Я Зи, – говорю я.

      В квартиру входят дядя с женой и детьми, и неловкое молчание прерывается. Дядина жена отводит всех детей в единственную спальню и велит нам укладываться спать.

      Нас шестеро. Веселенькая конструкция из нескольких детских кроватей пристроена к стене. Если бы в игровой комнате “Макдоналдса” стояли кровати, они бы выглядели именно так. Мы втискиваемся туда, заполняя собой все возможные щели, извиваясь как червяки. Тем временем мама разговаривает с полицейскими в гостиной. Я напряженно пытаюсь разобрать слова через стену. Но слышу лишь, как кто-то бурчит басом и двигает стулья.

* * *

      У темных костюмов в гостиной столько вопросов, что кажется, что моя мать попала под ливень с градом. Из всех вопросов ей запомнились два: “Где вы сейчас проживаете?” и “Знали ли вы, что ваш муж собирался сегодня вечером застрелить раввина Кахане?”

      Ответить на первый потруднее, чем на второй.

      Баба работает в муниципальной службе города Нью-Йорка – ремонтирует обогреватели и кондиционеры в одном из зданий судов на Манхэттене, – а муниципальная администрация требует, чтобы ее работники непременно жили на территории одного из городских округов. Так что мы делаем вид, что живем вместе с дядей в Бруклине, хотя на самом деле мы живем в Нью-Джерси. Полиция нагрянула в дядину квартиру лишь из-за этого вот маленького обмана в документах.

      Моя мать все это им объясняет. И она говорит полицейским правду о покушении: она ничего об этом не знала. Ни единого звука об этом не слышала. Ничего. Ей отвратительны разговоры о насилии. Все в мечети прекрасно знают, что при ней их лучше не заводить.

      Она сидит очень прямо, отвечая на шквал вопросов, следующих один за другим, ее руки неподвижно сложены на коленях. И все это время, словно мигрень, в ее мозгу бьется