Весы Лингамены. Роман Александрович Орлов

несамодостаточной системой. Сиречь иллюзорной.

      Штольм поправил очки на носу и уныло окинул взглядом говорившую.

      – Да, – раскручивала маховик наступления на ортодоксов науки «советник», – при создании таких систем всегда будет иметься некая нулевая карма, учесть которую у нас нет никакой возможности. Слишком много обнаруживается различных «до того», которые мы не в силах принять в расчёт все до единого. Вот откуда и всплывает тот самый горемычный кармопроцент ёмкостью в 55 целых и ноль сотых!

      – Ох ты? – несколько обалдело произнёс Гелугвий.

      – Дарима, да у нас и нет цели измерить саму карму или, тем более, поймать её в мешок. Но у нас есть математические методы и опыт, описывающие её работу, и однажды мы приблизимся к 90% и тогда… – вдохновенно проговорил Штольм, но Дарима словно и не слушала его. Она выдержала паузу и устало, уже без экспрессии, выдала:

      – Есть только один-единственный способ учесть все детали «нулевой» кармы. Это самому выйти из круга причин и следствий. Обрести просветление.

      – При всём уважении, товарищ советник, – заулыбался я, – если ты достигнешь просветления, то вычислителям это вообще никак не поможет, ибо программы и машины созданы непросветленными.

      – Нет, это, конечно, звучит, – заговорил Штольм, попеременно искривляя губы в то в одну, то в другую сторону, – но мы же, всё-таки, учёные, и действуем соответственно и сообразно современным научным достижениям и представлениям о карме. Объяснение всему должно быть, иначе мир не смог бы существовать.

      – Быть может, мир, каким мы его осязаем, не больше чем иллюзия нашего загрязнённого ума, – негромко произнесла Дарима, и лицо её отобразило отрешённость.

      – Многие века науки против долгих тысячелетий духовного опыта, – подытожил Штольм. – Увы, мы пока так и не смогли найти точки соприкосновения этих начал.

      Я встретился взглядом со Штольмом и слегка кивнул ему в знак согласия. Дарима снова смотрела в имевшееся и в Зале Макетов окно. Все несколько утомились, и в опустившейся тиши уже ни о чём серьёзном не думалось; сейчас уже трудно было поверить, что только что в этой комнате состоялся такой тяжёлый, эмоциональный разговор. А вот Гелугвий за всё время пребывания в зале почти не вступал в общую беседу. Никто не знал, какие стрелки важнейших рельсов переключились в его голове в этот момент, и какие семафоры на неизведанных путях нейронных сетей памяти переменили сигнал на противоположный. Если бы кто-то пристально наблюдал за ним в тот вечер, то, возможно, заметил бы, что учёный учащённо дышит, усиленно выделяя пот и без конца теребя свои непослушные кудри. Но все мы, продалбливая острозаточенной киркой самости дорогу к воображаемой истине, видимо, слишком углубились в свои умозрительные пещерки, чтобы заметить происходящее на поверхности земли.

      – На сегодня, пожалуй, хватит. Все мы заметно утомились, – устало бросил Штольм. – Он поднялся, взял шляпу и, направляясь к выходу, добавил:

      – Давайте завтра продолжим. До свидания.

      – Да! –