Красный смех (сборник). Леонид Андреев

тут возмущались все, так как сильно почитали родителей, и Матфей, весьма начитанный в Писании, строго говорил словами Соломона:

      – Кто злословит отца своего и мать свою, того светильник погаснет среди глубокой тьмы.

      Иоанн же Зеведеев надменно бросал:

      – Ну, а мы? Что о нас дурного скажешь ты, Иуда из Кариота?

      Но тот с притворным испугом замахал руками, сгорбился и заныл, как нищий, тщетно выпрашивающий подаяния у прохожего:

      – Ах, искушают бедного Иуду! Смеются над Иудой, обмануть хотят бедного, доверчивого Иуду!

      И пока в шутовских гримасах корчилась одна сторона его лица, другая качалась серьезно и строго, и широко смотрел никогда не смыкающийся глаз. Больше всех и громче всех хохотал над шутками Искариота Петр Симонов. Но однажды случилось так, что он вдруг нахмурился, сделался молчалив и печален и поспешно отвел Иуду в сторону, таща его за рукав.

      – А Иисус? Что ты думаешь об Иисусе? – наклонившись, спросил он громким шепотом. – Только не шути, прошу тебя.

      Иуда злобно взглянул на него:

      – А ты что думаешь?

      Петр испуганно и радостно прошептал:

      – Я думаю, что он – сын бога живого.

      – Зачем же ты спрашиваешь? Что может тебе сказать Иуда, у которого отец козел!

      – Но ты его любишь? Ты как будто никого не любишь, Иуда.

      С той же странной злобою Искариот бросил отрывисто и резко:

      – Люблю.

      После этого разговора Петр дня два громко называл Иуду своим другом-осьминогом, а тот неповоротливо и все так же злобно старался ускользнуть от него куда-нибудь в темный угол и там сидел угрюмо, светлея своим белым несмыкающимся глазом. Вполне серьезно слушал Иуду один только Фома: он не понимал шуток, притворства и лжи, игры словами и мыслями и во всем доискивался основательного и положительного. И все рассказы Искариота о дурных людях и поступках он часто перебивал короткими деловыми замечаниями:

      – Это нужно доказать. Ты сам это слышал? А кто еще был при этом, кроме тебя? Как его зовут?

      Иуда раздражался и визгливо кричал, что он все это сам видел и сам слышал, но упрямый Фома продолжал допрашивать неотвязчиво и спокойно, пока Иуда не сознавался, что солгал, или не сочинял новой правдоподобной лжи, над которою тот надолго задумывался. И, найдя ошибку, немедленно приходил и равнодушно уличал лжеца. Вообще Иуда возбуждал в нем сильное любопытство, и это создало между ними что-то вроде дружбы, полной крика, смеха и ругательств – с одной стороны, и спокойных, настойчивых вопросов – с другой. Временами Иуда чувствовал нестерпимое отвращение к своему странному другу и, пронизывая его острым взглядом, говорил раздраженно, почти с мольбою:

      – Но чего ты хочешь? Я все сказал тебе, все.

      – Я хочу, чтобы ты доказал, как может быть козел твоим отцом? – с равнодушной настойчивостью допрашивал Фома и ждал ответа.

      Случилось, что после одного из таких вопросов Иуда вдруг замолчал и удивленно с ног до головы ощупал его