Вверх на малиновом козле. Игорь Савельев

спрашивала тамаду:

      – Да-да. Я понимаю. Это как бы обличение лицемерия, да?

      Та даже раскинула руки – так обогрело ее это внезапное понимание, этот теплый душевный контакт.

      Аня заулыбалась тоже, тихонько, впрочем, пятясь к высоким дверям актового зала:

      – Ой, а аванс-то мы забыли! В машине! Я сейчас принесу!..

      После ее побега Антон еще четыре секунды тупо смотрел в рытый бархат, прежде чем вскинулся:

      – Ой, а ключи от машины-то у меня!.. Мы быстро!..

      Они бежали по сумрачным коридорам, полным безликих дверей и следов недавней малярной работы, с брызгами побелки и зеленой краски по истоптанным листам полиэтилена; бежали и хохотали в голос.

      – Потом, когда семенники прошоркаются…

      – Семейники!.. – Антон задыхался от смеха.

      – А с этим гестапо, может, и семенники не спасешь!..

      – Она же реально опасна! Как только папаня выбрался живым…

      И – за ними следом – массивной тушей, развороченной тяжелой операцией, – карданный вал с выпиленными частями.

      – Ой, мы забежали куда-то не туда, – истерично хохотала Аня, когда они уткнулись в дверь чулана, вокруг которой валялись окостеневшие от белил метелки.

      – Ну все, теперь она догонит нас и расчленит!

      Так бездарно испортили «Чайку», порезав ее и растянув лишней секцией.

      Они выбежали через главный вход, держась за руки и прокричав удивленному вахтеру: «Рытый бархат! Прячьтесь! Бархат близко!» – и буквально загибались от смеха на крыльце.

      Торчал не на постаменте даже, а на стальной опоре метров в шесть, как будто воткнутой прямо в железное пузо.

      У машины даже попытались целоваться, но от смеха это им не удалось.

      Лепешки-тортильи, наполняясь, превращаются в кесадильи

      Как уже справедливо отмечено, «к черту на кулички».

      Сколь стремительным, веселым и легким казался побег из колледжа – столь капитально они встряли минутах в пяти от него, потому что улица Московская оказалась перегорожена, небрежно закидана бетонными блоками поперек; за ними высились горы раскопанной земли, влажно-рыжие, будто хранившие реликтовый холод. Один за другим все сворачивали на какой-то едва не проселок, где намертво становились в пробке.

      – Черт! – Антон поискал, куда бы вывернуть – как бы выкрутиться из этой предопределенности, но ничего не нашел.

      – Посмотри, они же даже не работают.

      Здоровенный мужик в оранжевом жилете сидел на бетонном блоке, хлестал воду прямо из пятилитровой бадьи, подставлял солнцу и без того кофейные ножищи, вытащенные из бесформенной обуви, в которой можно спускаться и в ад.

      Дорога в ад начиналась.

      Аня молчала, уставившись перед собой. Антон пропустил момент, когда она стала смурной, вялой, отстраненной…

      – Что, опять голова?

      Она только кивнула, закрыла глаза, потому что очки не спасали от назойливого