Все и девочка. Владимир Авдошин

опять что-то выкинул? Вот зачем племянницу расстроил? Зачем к ней приставал? – Рита уже стояла на цырлах в коридоре.

      – Я её воспитывал. Что она отца до аффекта довела, что он не выдержал и уехал на свою квартиру? Разве так благонравные девочки делают?

      – Не совался бы ты в воспитание чужих детей. Своего б сначала родил!

      – Ха-ха, Рита, ты шутница!

      – Бросьте вы перепалки, пойдемте к столу! – как всегда миролюбиво завершала инцидент бабушка.

      А я еще долго повторяла про себя: «Противный, противный, никогда его не полюблю! Еще мне указывать вздумал! Указывай своей тетке Ритке!»

      А один раз в праздник было интересное. Тетенька Валя, налив себе тарелку супа, кинув туда ложку и взяв табурет, пошла к пивному ларьку, на почтительном расстоянии поставила табурет, красиво воссела на него, положив ногу на ногу, и глядя в упор на очередь, стала вкусно есть на глазах у всех мужиков.

      – Чтой-то она себе позволяет? – спросила Марья Михайловна бабушку.

      Та вроде как ничего не ответила, потому что была занята, снимала белье в таз. А когда пошла его относить в дом, другая соседка, обращаясь к Марье Михайловне, сказала:

      – Ты что? Не видишь? У девки бешенство матки по весне.

      Ужасно противная эта Марья Михайловна, про тетеньку Валю всегда бабушку спрашивает:

      – Твоя-то замуж не собирается?

      – Да нет, откуда! – мирно отвечает бабушка. – С этой стороны – школа летчиков, а с той – нет никого.

      – Да, – говорит соседка, – женихи нынче дороги. За просто так не хотят идти в семью. Да и балованы, надо признаться, летчики. Их на каждый праздник на Красную площадь приглашают. Одно слово – «сталинские соколы». Бери выше! Для наших девок – они не пара.

      И еще я подслушала шипенье Марьи Михайловны и Шеленковой с нижнего этажа:

      – Да какое ей замуж! Она вон в Мишин переулок ходила к старухе, которая самодельные аборты делает.

      – Да ты что?

      – А что ей оставалось делать? Погулял с ней сталинский сокол, бросил и уехал. Его, видишь ли, распределили. Да её вся улица засмеяла бы, если бы она с ребенком осталась.

      А в очереди – кто краснеет, завидя валино уплетание супа, кто откровенно не понимает женского маневра и удивляется, кто-то из мужиков раздражается:

      – Чего расселась? И так пройти негде, очередь толчется, а еще ты тут цирк устроила.

      А кто-то плевался:

      – Бабы-то до чего дошли! Сами на шею вешаются!

      А кто-то юморил:

      – За одну плату, ребята! За одну плату!

      – Чего за одну плату? – спрашивали его из очереди.

      – За одну плату пивка попьете и ложкоглотание, как в цирке, увидите. Сейчас она её проглотит, подождите!

      А были и те, которые сентиментально зазёвывались и мгновенно влюблялись в происходящее. Их толкали:

      – Ну что стоишь? Ты в очереди или нет?

      А они не хотели отходить и вообще разговаривать, хотели так стоять и смотреть, может быть,