В шаге. Юрий Никитин

можно пересчитать, с кем имелась. Даже разуваться не придётся!..

      Я великодушно отмахнулся.

      – Это не важно. Я человек скучный, если до меня дошла очередь, то понятно, с другими ты уже задремала.

      Она посмотрела внимательно.

      – Ты не скучный. Ты… основательный. Такие мало острят, потому не блещут в компаниях, где все на ха-ха и гы-гы. Но мы, женщины, таких замечаем сразу.

      – Гм, – сказал я, стараясь не показывать виду, что польщён, – чё, правда?

      – Намекаешь, – спросила она, – почему не сразу полезла на тебя обеими ногами?.. Не поверишь, хотела, но как-то оробела, представляешь?.. А уже потом, когда в коллективе увидела, что ты не такой уж и ледяной принц, каким показался, начала подлещиваться к тебе и под тебя.

      – Правда? – повторил я в изумлении. – Чёт не замечал.

      – А что вы, мужчины, замечаете?.. Я старалась, из кожи лезла!

      Я посмотрел с подозрением, говорит слишком серьёзно, только в глазах весёлые искры, слова врут, глаза говорят правду, а нейролинк скажет и то, что под правдой.

      – Брехло, – сказал я с неудовольствием. – Ничего, вот запустим интерфейс в полную мощь, не спрячешься!..

      Она с самым независимым видом повела голыми плечиками.

      – Запустите? А как же непредвиденные трудности?.. Я слышала, чем дальше, тем глыбже!

      Я поинтересовался с подозрением:

      – Трудности производственные или политические?

      – А что, есть и политические?

      Я буркнул:

      – Других не вижу. Если понимать под политикой движение всяких отморозков с высшим образованием. Они настоящие тормоза в обоих смыслах.

      – Ты о ком? О движении этиков?

      Я поморщился.

      – Этика – школа научного невежества. Раньше таких болтунов на любые темы называли диванными экспертами, сейчас это считается оскорблением и карается штрафом. Но суть не изменилась. Сейчас на их диванном уровне модно говорить о культуре, которую гнобит развитие науки.

      Она уточнила:

      – Чрезмерное, как они говорят. Чрезмерное развитие.

      Мелодично прозвучала мелодия из песни неаполитанских партизан, я насторожился, шёпотом велел помалкивать, влез в шорты и, соскочив с постели, сказал быстро:

      – Левый экран! Связь.

      На стене слева крупным планом появилось лицо Бронника. Ежевика затихла, в кадр не попадает, хотя чё такого, голая женщина в постели это же такая проза, но всё-таки директор человек старорежимный, а любые взгляды надо уважать, если не вредят ей и обществу.

      Бронник посматривает в объектив камеры серьёзно, все в институте знают, директор обычно пользуется голосовым звонком по старинке, справедливо полагая, что незачем привлекать всю мощь хайтека, когда можно решить проще.

      Сейчас он в директорском кресле, несмотря на позднее время, оттуда обычно ведёт видеоконференции, строгий и монументальный, но мне показалось, что в глазах директора промелькнуло нечто вроде то ли смущения, то ли чувства вины.

      – Артём Артёмович, – сказал он вместо «здравствуйте», – простите, что помешал