Личный паноптикум. Приключения Руднева. Евгения Якушина

самая выгодная, – утешил его Белецкий.

      Когда все посетители наконец расселись, снова прозвенел гонг, и в зале воцарилась тишина.

      Золотистая занавесь дрогнула и с тихим шелестом поползла вверх, пока край ее не остановился на половине высоты от пола до потолка.

      Понять размеры открывшегося пространства было невозможно, так как границы его растворялись в непроглядной мгле. Посреди него на высокой треноге, сияющей золотым блеском, восседала с ног до головы укутанная в алые шелковые покрывала женская фигура. У подножья треноги стояла бронзовая чаша, курившаяся тонким прозрачным лиловым дымом. Принюхавшись, Дмитрий Николаевич уловил густой запах ладана, жженого лавра и еще каких-то благовоний.

      С минуту женская фигура на треноге была недвижима, а после медленно подняла голову.

      Пифия взглянула в зал взглядом широко распахнутых глаз, сфокусированных, казалось, на чем-то за гранью этого мира. Лицо вещуньи было застылым, не выражающим ничего, словно лицо античной статуи. Внезапно уста ее разомкнулись, и тихий грудной голос, совсем непохожий на тот, что слышали Руднев с Белецким накануне, размерено произнес:

      – Великий оракул готов говорить со смертными. Вопрошайте.

      Призыв этот прозвучал как-то так, что Дмитрий Николаевич неожиданно для себя почувствовал, как по коже у него бегут мурашки. И раньше, чем он успел сбросить с себя тревожное наваждение, из-за спины у него раздался первый вопрос, заданный очень пожилой дамой:

      – Сын мой, Мишенька, на Дальний Восток направлен служить… Скоро ль вернется? А как вернется, женится ли в срок? Очень уж хочу я внуков успеть понянчить…

      Поза пифии не переменилась. Взгляд оставался все таким же отрешенным и нездешним.

      – Голос рода… – глухо произнесла она. – Коли он взывает к смертным, так ничто не может противостоять ему… Не вопрошай, смертная, сама на зов иди… Успеть может лишь тот, кто поспешает…

      – Это ж как понимать-то? – переспросила старая дама. – Самой мне, что ли, к Мишеньке поехать?.. А ведь и то верно, душенька! Чего ждать-то? И так ведь, как старый гриб, все на одном месте…

      – Ответь мне, пифия! – перебил старуху молодой человек болезненного байроновского вида. – Когда наконец преставится этот черт жадный и я получу наследство? Ведь уж сколько лет на ладан дышит, а, глядишь, и меня переживет!

      – Все в свое время случается, – ответствовала пифия. – Не рано. Не поздно. Точно в срок.

      – И мне ответь! – спросил господин, сидевший рядом с Рудневым. – Как дело-то мое в суде? Выгорит ли?

      – Тому, за кем правда, нет причин о судах беспокоиться. Ни о земных. Ни о небесных, – прозвучало в ответ.

      Вопросы посыпались со всех сторон. Одни из них были серьезными, другие – пустяшными, и на все на них пифия отвечала туманно и расплывчато. Однако публика, находящаяся в каком-то особом душевном возбуждении, оставалась довольна. Казалось, вопрошавшие не очень-то и стремились получать конкретные ответы на свои вопросы и удовлетворялись туманными откровениями, неопределенность которых позволяла