Безлюди. Одноглазый дом. Женя Юркина

ей требовалось движение – течение, чтобы не превратиться в болото. Флори, напротив, любила покой и безмятежность, точно комнатный цветок, который нельзя ни подвинуть, ни переставить.

      Будь Офелия такой же, смогла бы она той ночью сбежать от грабителей или защитилась бы тем, что заколола их иголками или защекотала кистью для рисования? Пусть в семье никто не разделял ее неуемного характера, именно он спас Офелию, в то время как Флори спасала ее каждый день. Являясь примером трудолюбия и необычайного терпения, Флориана обеспечивала жизнь им обеим: продавала картины и вышивки, над которыми корпела сутки напролет, преподавала рисование в доме Прилсов, мирясь с надменной госпожой, ее капризными детьми и скользкой экономкой, чьей любезности удостаивались только хозяева и почетные гости. Офелия бы и дня не вынесла в такой компании.

      И все же она училась терпению у Флори, поэтому сегодня стойко выдержала за прилавком несколько часов. Им удалось распродать почти все, и они вернулись в прекрасном расположении духа. Однако стоило Офелии переступить порог, как она почувствовала тревогу. Что-то незримое, едва уловимое поменялось в безлюде. Он словно бы стал пустой оболочкой, скорлупкой от ореха. Флори тоже насторожилась: нахмурила брови, поджала губы.

      Охваченные общим смятением, сестры попятились к двери, когда пустота дома заполнилась гулким эхом шагов. По лестнице спускался человек, и это был вовсе не Дарт. Незнакомец распростер руки в приветственном жесте, словно ждал дружеских объятий, и воскликнул:

      – О-ла-ла!

      – Кто вы? – строго спросила Флори.

      Он ловко перескочил несколько ступеней и протянул ей руку, как если бы приглашал на танец. Вокруг его запястий были обмотаны платки с обтрепанными краями и небрежно завязанными узлами.

      – Доброе утро!

      – Уже день, – холодно ответила Флори.

      – Что для меня несусветная рань, – заявил незнакомец и картинно закатил глаза.

      С виду взрослый, улыбался он как четырехлетка Бен Прилс, растянув рот от уха до уха, с таким лукавством, будто замыслил какую-то шалость. При этом его миндалевидные, чуть раскосые глаза казались грустными из-за опущенных уголков. Весь сотканный из противоречий, он и одет был соответствующе: рваные на коленях штаны никак не подходили к добротному кожаному жилету. Если бы его увидела Долорес, ее бы разорвало от попытки определить, кто перед ней: бедняк или богач.

      – Десмонд, друг Дарта.

      Он произнес свое имя, дробя на слоги, словно пытался повторить звучание лесопилки, где «дес» означало удар молотка, а «монд» – заунывный шум пилы.

      – А вы, стало быть, Фе и Флори? – уточнил он, поочередно указав на каждую.

      И тут Офелия поняла, почему дом казался пустым: сегодня здесь не чувствовалось присутствие Дарта. Она спросила, куда он подевался. Дес растерянно взъерошил и без того торчащие волосы какого-то неопределенного цвета. Вернее, они были светлыми и темными одновременно – как ванильно-шоколадный пудинг.

      – Дарт приболел. Просил приглядеть за вами, пока отлеживает себе бока.

      – Мы не маленькие