Искусство русской беседы. Владимир Викторович Николенко

Павлович. Сострадания достойна? Это хотите вы сказать, добрый мой князь? Но ради сострадания и ради ее удовольствия разве можно было опозорить другую, высокую и чистую девушку, унизить ее в тех надменных, в тех ненавистных глазах? Да до чего же после того будет доходить сострадание? Ведь это невероятное преувеличение! Да разве можно, любя девушку, так унизить ее пред ее же соперницей, бросить ее для другой, в глазах той же другой, после того как уже сами сделали ей честное предложение… а ведь вы сделали ей предложение, вы высказали ей это при родителях и при сестрах! После этого честный ли вы человек, князь, позвольте вас спросить? И… и разве вы не обманули божественную девушку, уверив, что любили ее?

      Мышкин. Да, да, вы правы, ах, я чувствую, что я виноват!

      Евгений Павлович. Да разве этого довольно? Разве достаточно только вскричать: «Ах, я виноват!» Виноваты, а сами упорствуете! И где у вас сердце было тогда, ваше «христианское»-то сердце! Ведь вы видели же ее лицо в ту минуту: что она, меньше ли страдала, чем та, чем ваша другая, разлучница? Как же вы видели и допустили? Как?

      Мышкин. Да… ведь я и не допускал…

      Евгений Павлович. Как не допускали?

      Мышкин. Я, ей-богу, ничего не допускал. Я до сих пор не понимаю, как всё это сделалось… я – я побежал тогда за Аглаей Ивановной, а Настасья Филипповна упала в обморок; а потом меня всё не пускают до сих пор к Аглае Ивановне.

      Евгений Павлович. Всё равно! Вы должны были бежать за Аглаей, хотя бы другая и в обмороке лежала!

      Мышкин. Да… да, я должен был… она ведь умерла бы! Она бы убила себя, вы ее не знаете, и… всё равно, я бы всё рассказал потом Аглае Ивановне и… Видите, Евгений Павлович, я вижу, что вы, кажется, всего не знаете. Скажите, зачем меня не пускают к Аглае Ивановне? Я бы ей всё объяснил. Видите: обе они говорили тогда не про то, совсем не про то, потому так у них и вышло… Я никак не могу вам этого объяснить; но я, может быть, и объяснил бы Аглае… Ах, боже мой, боже мой! Вы говорите про ее лицо в ту минуту, как она тогда выбежала… о, боже мой, я помню!.. Пойдемте, пойдемте!

      Евгений Павлович. Куда?

      Мышкин. Пойдемте к Аглае Ивановне, пойдемте сейчас!..

      Евгений Павлович. Да ведь ее же в Павловске нет, я говорил, и зачем идти?

      Мышкин. Она поймет, она поймет! Она поймет, что всё это не то, а совершенно, совершенно другое!

      Евгений Павлович. Как совершенно другое? Ведь вот вы все-таки женитесь? Стало быть, упорствуете… Женитесь вы или нет?

      Мышкин. Ну да… женюсь; да, женюсь!

      Евгений Павлович. Так как же не то?

      Мышкин. О нет, не то, не то! Это, это всё равно, что я женюсь, это ничего!

      Евгений Павлович. Как всё равно и ничего? Не пустяки же ведь и это? Вы женитесь на любимой женщине, чтобы составить ее счастие, а Аглая Ивановна это видит и знает, так как же всё равно?

      Мышкин. Счастье? О нет! Я так только просто женюсь; она хочет; да и что в том, что я женюсь: я… Ну, да это всё равно! Только она