Запруда. Елена Касаткина

признается Вета.

      – А я вот ни капельки, – фыркает Танька Коломеец.

      – А мне все равно, – зевает Алка Калашникова.

      Из-за угла общаги вываливается группа парней. В рассеянном свете окон девчата узнают Турка, Суркана и Водолазкина. Колька идет немного поодаль, придерживая на поводке овчарку.

      – Опля, три девицы под окном. – Витька Суркан перебрасывает через плечо мастерку и вразвалочку направляется к девчатам. – Скучаете? – присаживается рядом с Ветой.

      – Скучаем, – с другой стороны торопится гаркнуть ей в ухо Танька и заходится в нарочито громком ломаном смехе.

      Вета удивленно оборачивается на подругу. Глаза Таньки поблескивают, зрачки мельтешат, веки подрагивают.

      – Поскучаем вместе? – Витька фамильярно кладет голову Вете на плечо. Она рывком сбрасывает голову и пытается встать.

      – Ну ты чего? – Танька хватает ее за руку и насильно усаживает.

      – Домой пора.

      – Рано еще. Время детское. – Сережка Турок придавливает Вету синим взглядом. В темноте цвет глаз различим плохо, но все знают, какие красивые глаза у Турка. Темно-синие, жгучие, в обрамлении длинных черных ресниц. Танька говорит про него: «Красив, как Бог». Портят всё слишком резкие скулы, отчего лицо его кажется Вете злым и высокомерным.

      – Так она же малолетка, – снова ломкий Танькин смех карябает ухо. – Ей еще шестнадцати нет. Ща мамка позовет…

      – Но ведь еще не позвала, – Турок ставит ногу так, что носок его ботинка упирается в носок Веткиной босоножки. Наклоняется, касаясь коленом ее коленки. От него пахнет сигаретами. Вета морщит нос.

      – У нее маман строгая, со взрослыми парнями водиться не разрешает, – не унимается Танька.

      Вете стыдно и обидно. Да она младше их всех. Она и в школу пошла не в семь, как остальные, а в шесть лет. У нее день рождения в октябре. Разве она виновата? Снова пытается встать, но, зажатая со всех сторон, шлепается назад на сиденье.

      – Чего вы к ней пристали? – Коротко остриженный Колька Водолазкин тянет поводок на себя. Собака, словно уловив общее настроение, тоже все время дергается в ее сторону.

      – А ты чего, ревнуешь, что ли? – Суркан придвигается к Вете еще ближе. – Так ты это… Колян… Без шансов. Тебе тележка яйца отбила, так что извиняй. Ветка сама видела.

      Ужас, как стыдно! Последний заезд, когда тележка под улюлюканье нагрянувшей некстати компании въехала в бордюр и перевернулась, подкинув Кольку сначала вверх, а потом вниз так, что железная ручка тележки оказалась у него между ног, этот позорный во всех смыслах эпизод все время вспоминался Вете. Как и тот пристыженный взгляд, которым Колька, корчась от боли в паху, посмотрел в ее сторону. Кажется, она сама тогда скривилась от боли. Чужой, но как своей. Всякий раз, вспоминая, ей казалось, что Колька принял ее гримасу за усмешку, так как в тот момент все стали от души потешаться над незадачливым наездником. Все: и стоявшая поодаль компания