Бурная весна. Горячее лето. Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

в вагонах, уходящих от станции к западу, заливались гармониками – «ливенками», гремели песнями, – и никакого не чувствовалось в этом надрыва, напротив: заливались и гремели от чистого сердца и не спьяну: водкой ведь их никто не поил тут на станции. Суета на вокзале, на перроне, на путях была не беспорядочная, а деловая, необходимая суета, не слишком крикливая. Это заметил и белокурый прапорщик, который старался здесь, на вокзале, держаться поближе к Ливенцеву.

      У него были свои затаенные мысли, которые он хотел кому-нибудь доверить, но, видимо, боялся, чтобы его не вышутили, поэтому не к кадровым офицерам, а к своему брату-прапорщику он с ними и обратился, застенчиво улыбаясь:

      – Вот, знаете ли, смотрю на вас, – вы ведь гораздо старше меня годами и на фронте уж были, – поймите меня, пожалуйста, как надо… очень не хочется умирать!

      Сказал и как-то сразу осекся и глядел оробело, но Ливенцев отозвался ему просто:

      – Кому же и хочется? Никому не хочется, исключая помешанных на идее самоубийства.

      – Вы согласны? – обрадовался застенчивый прапорщик. – Меня это очень угнетает, – сказать откровенно, – но я вот и школу прапорщиков окончил и в полк еду, а как я там буду, не знаю.

      – Ничего, втянетесь и будете как все.

      – Главное, я ведь совсем не военный по своему складу характера.

      – Да уж теперь мало осталось военных по натуре, зато много стало военных по приказанию.

      – Вот именно, именно! И я такой… И я думаю, что меня в первом же сражении убьют.

      – Могут убить и до первого сражения, – усмехнулся Ливенцев. – Перестрелки ведь на фронте всегда бывают, и сражениями они не считаются… Там все гораздо проще, чем представляется издали. Неприятельская пуля летит по своей траектории; на ее пути оказались вы, – ясно, что она в вас и вопьется.

      – Так было и с вами тоже?

      – Совершенно так было и со мной. А что касается подвига, то никакого особенного подвига я не совершил и сейчас тоже не думаю, что совершу.

      – Не думаете, что совершите, или не хотите думать о подвиге?

      На этот неожиданно витиеватый вопрос Ливенцев ответил намеренно витиевато:

      – Даже и подвиг, как все в нашей жизни, требует, чтобы его оценили и занесли в соответствующую графу, а если нет поблизости этого оценщика, то, стало быть, нет и подвига. Простое же выполнение воинских обязанностей за подвиг считать не принято.

      Так как на очень внимательном худощавом лице собеседника начинал просвечивать какой-то новый, наивный, однако трудный для решения вопрос, то, чтобы предупредить его, Ливенцев добавил:

      – Кстати, моя фамилия – Ливенцев, а ваша?

      – Обидин… Прапорщик Обидин, – торопливо ответил белокурый.

      – А в какой же, между прочим, полк вы назначены, прапорщик Обидин? – спросил Ливенцев, так как на защитного цвета погоне Обидина была только звездочка, но не было никаких цифр.

      И Обидин назвал как раз тот самый полк, в который был назначен и Ливенцев.

      – Вот