Беседы с Ли Куан Ю. Гражданин Сингапур, или Как создают нации. Том Плейт

как использовали свою власть японцы.

      Как только японцы на острове взяли верх, они захватили все большие здания. Они объявили себя главной силой, в их руках была власть над нашей жизнью и смертью. Либо ты подчиняешься, либо остаешься без еды, попадаешь под арест, тебя пытают. Этой власти подчинилось все общество за исключением единиц, которые ушли в джунгли и начали партизанскую войну. Если их ловили…»

      «Пытали, да?»

      Он снова закашлялся.

      «Да, многих. Вы можете меня определить как „лиса“ в том смысле, что я уже понимал: одна ситуация должна привести к одному исходу, другая – к другому. На каждом шагу требовалась лисья осторожность».

      «И вы знали множество уловок, позволявших выжить. Верно?»

      Он кивает: «А есть ли вообще такой руководящий принцип, такая золотая нить, которую можно протянуть от одного удачного шага к другому? Вряд ли. Я не уверен».

      Поддавшись то ли азарту, то ли глупости, Бог его знает, я продолжаю гнуть свое: «Давайте теперь расставим точки над „и“, ведь это именно та мысль, к которой пришел Исайя Берлин, рассуждая о Льве Толстом. Толстой говорил примерно то же, что и вы. Правда! Он, по сути, сказал, что ему неведом какой-то единый общий принцип, неведома всеобъемлющая философская концепция, есть только эмпирические данные, есть частности, а я отвечаю на них так, как необходимо… Вот, собственно, и все. Но тут Берлин клонит к тому, что Толстой, как и все гении, стремится, пусть даже подсознательно, нащупать некий объединяющий принцип, разглядеть хоть какой-то всеобщий порядок. Вы понимаете, о чем я говорю. Вам же не хотелось бы после каждого шага заново перестраивать всю вашу картину мира».

      Берлин полагал, что Толстой втайне исповедовал «ежовый принцип», и ему (Берлину) было не важно, что думал о себе по этому поводу великий русский писатель. Примерно такую же позицию занял и я – по отношению к основателю современного Сингапура. С другой стороны, я знал, что Ли видит себя скорее в роли здравомыслящего эмпирика, воспитанного в британских традициях и не щеголяющего претензиями на излишнее теоретизирование. Понятно, что мою идею насчет Толстого и «ежового принципа» трудно будет навязать этому закаленному в спорах политикану. Но это еще не повод сразу же сдаваться. Мы, американцы, рождены оптимистами!

      А как насчет Платона? Я спросил, не подойдет ли для его любимого Сингапура (сейчас я имел в виду страну, а не фильм) порядок в духе поздней республики, описанной Платоном, – порядок элитаристский, меритократический, приводящий к власти людей образованных и отрицающий принцип «один человек – один голос». Понятно, что авторитетом Платона вам не удастся обосновать принцип, согласно которому ютящиеся в трущобах бездомные должны иметь такое же право голоса, как и президент Гарварда.

      Я спросил: «Если бы у вас в распоряжении была система, способная породить Платона с его идеей города-утопии, самой утопичной идеей на свете, не хотели бы вы, чтобы такой Платон управлял вашей страной?»

      Ли прочищает