Это был шар розоватого цвета. Из шара торчали голубые рычаги конечностей.

      Суровцев обошел вокруг монтировочного кронштейна, ткнул пальцем в цилиндрическую башенку сбоку шара.

      — А это что?

      — Зрение и слух, — сказал Лалаянц.

      — Н-да… — Суровцев поглядел по очереди на всех троих. — И как же вы его назвали?

      — Официально называется «экспериментальная белковоэлектронная»…

      — Стоп, стоп! Что вы со мной, как с ревизором, разговариваете? При чем здесь официально?

      — Знаете, что я вам скажу. — Тойво шагнул вперед и доверительно нагнулся к уху Суровцева. — Мы, конечно, не знаем, зачем вы приехали. Но я вам скажу — не ждите здесь хороших названий: меня затирают. Наш начальник Лалаянц меня затирает. «Папа», ты меня затираешь?

      Лалаянц стоял, прислонившись к косяку двери, усмехался в усы. Со своей блестящей лысинкой, черным бордюрчиком волос и мягкой усмешкой, он выглядел сейчас пожилым человеком, под стать Суровцеву.

      — Я предлагал назвать это — Маня, — сказал Тойво. — Не понравилось! Вячик Савченко предложил — Федя. Тоже отвергли. Слушайте, такое круглое, светлое, с ручками, конечно, Маня! Тогда я встал и сказал: «Пусть будет Гераклом».

      — Ну, и?.. — Суровцев поглядел на Лалаянца.

      — Ну, а что, — усмехнулся тот, — так и зовем: «Геракл». Хоть какой-то смысл есть.

      — Значит, ему предстоят подвиги? Сколько их там всего числится за Гераклом?

      — Подвигов не будет, — сухо сказал Лалаянц. — Будет рядовое рабочее испытание. Завтра.

      В монтажной, большой, без окон комнате, холодно горели светильники. Воздух отливал денатуратной голубизной и казался синтетическим. Лица у всех были неестественно белые, с синеватыми мазками губ. Светлый шар с повисшими конечностями светился легким мерцанием и выглядел более живым, чем стоящие рядом люди.

      Савченко обошел его и присвистнул. На боку шара почти во все полушарие была нарисована рожица. Черные брови и загогулина носа, синие кружочки глаз с толстыми ресницами, красный, полумесяцем, улыбающийся рот. Выражение у рожицы было глуповато-радостное.

      — Точка, точка, запятая… — сказал Тойво и хихикнул. Суровцев поглядел и тоже улыбнулся. Лалаянц нахмурился, на его большом с залысинами лбу морщины вспухли, как штормовые барашки.

      Тойво поднял руки.

      — Чесслово, не я!..

      — Сотри это, — сказал Лалаянц.

      — Гуашь. — Суровцев колупнул пальцем крылатую бровь. — Слушайте, бросьте, ей-богу! Чудная морда!

      В коридоре шумели у приоткрытой двери лаборанты. Лалаянц не пустил их в монтажную: не хотел делать из испытания спектакль, Лалаянц погрозил лаборантам, потер лысинку ладонью и усмехнулся.

      — Вот черти!.. Ладно, начнем.

      Он взял в руки красную коробочку и нажал клавиш. Радиосигнал проник через стенку шара и включил там, внутри, аккумуляторы. Ничего не произошло, шар остался неподвижным.

      — Ты слышишь меня, Геракл? — спросил Лалаянц.

      В коридоре мгновенно смолк шум, и в тишине монтажной густой голос произнес: — Да.

      — Тебе надо сойти с кронштейна на пол. Сделай это.

      Синеватые блестящие конечности с вздутиями шарниров пришли в движение, шар шевельнулся, наклоняя башенку вправо и влево, как бы осматриваясь. Затем быстрыми, почти неуловимыми движениями, перехватываясь за перекладины кронштейна, скользнул вниз и замер на трех своих нелепых ногах. Верхний край шара был на уровне плеч Лалаянца. Лалаянц пошел к двери на террасу, а за ним мягко и легко двигался Геракл.

      Лалаянц сел в кресло посреди террасы. Геракл встал перед ним, опустив руки и не шевелясь.

      — Я буду задавать вопросы, Геракл. Ты будешь отвечать.

      — Я понял, — сказал Геракл.

      — Сложи 248 и 514, потом вычти из результата 817.

      Геракл молчал.

      — Почему ты не отвечаешь? — тихим напряженным голосом спросил Лалаянц.

      Тойво подался