Краснодарские лета. Олег Виговский

хочу, распахнув все двери,

      Пролетать сквозь город усталый:

      Чтобы рельсы звенели, пели,

      Чтоб скрипели дряхлые шпалы;

      Чтобы там, где арками – ветки,

      Провода провожали стоном;

      Чтоб скользил из фарной фасетки

      Луч в пространстве заворожённом –

      Прикасаясь к пыли дорожек

      Полным светлой мистики знаком,

      Силуэты пугливых кошек

      Выцарапывая из мрака…

      Я хочу меж домишек старых

      Пробираться в джунглях бурьянных;

      На заплёванных тротуарах

      Подбирать влюблённых и пьяных –

      Не ругая, не осуждая,

      Не пытаясь залезть к ним в души!

      Ждущим поздней ночью трамвая

      Буду верен я и послушен…

      Пусть салон разбит и обшарпан –

      Здесь никто не посмотрит косо.

      Разве много нам нужно «шарма»?!

      Только б целы были колёса!

      Только б мимо неслись кварталы!

      Только б тени в окнах мелькали!

      Только б я – полуржавый, старый –

      Вас довёз, куда вы мечтали!..

      …И под утро, когда на крышах

      Заблестит росистая влага –

      Я устану, поеду тише,

      Разбредётся моя ватага:

      Одиночками и по парам,

      Чтобы снова плакать, смеяться;

      Поддаваясь июльским чарам,

      Доцеловывать, довлюбляться;

      И в депо, где пути запасные,

      Я уйду – пустой! – чтоб забыться

      Чутким сном на часы дневные –

      Между кладбищем и больницей…»

      То, что зелёные листья в «жёлтом фонарном свете» действительно кажутся голубыми, оказалось для меня открытием. Я заметил это на улице Достоевского, посередине квартала между улицами Декабристов и Красных Зорь, когда июльской ночью 1990 года возвращался домой от Валеры Симановича. Шёл по трамвайным путям (трамвай в третьем часу ночи уже не ходил) от конечной второго маршрута. Много лет спустя, когда Валера давно уже не жил в третьей общаге мединститута, я специально несколько раз проходил этой дорогой, жадно вглядываясь в буйную листву, напрасно пытаясь воссоздать давние впечатления…

      Марианна читала стихотворение за стихотворением, стоя посреди маленькой комнатки, высоко поднимая голову и вытягивая шею, читала азартно, громко, с некоторой театральной аффектацией, быть может, но искренне и восторженно. Эля и Лариса, переглянувшись в очередной раз, сказали, что у них ещё много дел, и мы с Панфиловой, сами не заметив как, оказались на улице, на дороге, ведущей к моему дому в нескольких кварталах от института.

      Панфилова в своей творческой манере была далека от скромности. Её стихи в первый момент ошеломляли, порой оскорбляли здравый смысл и русскую грамматику, но было в них дыхание настоящего чувства, юношеская безоглядность и что-то щемяще-трогательное, подлинное, делающее рифмованные строчки, порой неуклюжие, настоящей поэзией. Или, по крайней мере, проблесками поэзии. Но всё равно – впечатление оставалось двойственное.

      «Вкус губ твоих –