Корабль отстоя (сборник). Александр Покровский

тогда, когда набрал в отсеке кислорода побольше.

      Процентов сорок было, не меньше.

      Мичман бегал по отсеку живым факелом и все поджигал.

      Сгорели все, кто был в корме.

      Те, кто выжил, говорили, что горел воздух.

      Его пытались посадить, но не получилось.

      Я смотрю на его волевой подбородок, на губы – они у него в сливочном масле – и чувствую, как во мне встает комок. Он говорит чего-то, губы шевелятся, а я не слышу. Я только бормочу про себя: «Сука безграмотная, бестолочь. Двоечник проклятый. Понаберут в командиры вот таких вот сук, а он, кроме как над людьми измываться, ни на что не способен. Хотя нет, способен. Он еще способен высшему командованию жопу лизать и говорить везде: «Так точно! Выполним! Сделаем! Родина! Костьми ляжем!» – Сам-то он костьми не ляжет. Дерьмо вонючее».

      Через десять минут меня в туалете рвало.

      Потом я помылся, посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Чего это я? Только третьи сутки похода».

ТЕСТ

      – Я списаться хочу. Подчистую, – сказал мне Слава Панов.

      На дворе у нас 1980 год, а он хочет списаться.

      С плавсостава, естественно. Мы с ним на лодках служим уже десятый год, и ему эта катавасия слегка поднадоела.

      По-другому с лодок не уйти. Он пытался, но ему сказали: «А куда вы собрались уходить? Вы же здоровы! У вас даже язвы нет!»

      – Ах, так! – сказал он на это и решил уходить через сумасшествие (не по дискредитации же высокого офицерского звания).

      Срать под себя он не стал. Он на программе «Время» в телевизор выстрелил. Прямо диктору в лицо. Стоял дежурным по казармам, проверял выполнение личным составом вечернего распорядка дня, зашел в ленкомнату и там разрядил пистолет.

      После чего его в больницу направили, а меня назначили его сопровождать.

      Честно говоря, на моей памяти по шумам в голове только один списался, да и тот был летун – летчик, проще говоря. Он на медосмотре на неосторожное врача: «Как вы себя чувствуете?» – сказал: «Хорошо, доктор! Небо люблю! И летать хочется! А еще у меня мечта есть: взлететь повыше, открыть крышку, на крыло вылезти и постоять!»

      Вот за это списали. А за стрельбу по диктору – сомневаюсь я.

      Мы, как вошли к врачу, я, чтоб как-то поучаствовать, протягивая ему бумажку, где все про Славу было написано, сказал: «И еще меня просили узнать, как его зрачки реагируют на свет!»

      Черт знает, зачем я это спросил. Само выскочило, но врач – хоть бы дрогнул – «Сейчас, – говорит, – выясним. Садитесь, пожалуйста».

      Усадил он Славу и говорит:

      – Есть у вас заветная мечта?

      – Есть!

      – Какая?

      – Повесить старпома!

      – За что?

      – За яйца!

      – Все, – говорит мне доктор, – совершенно нормальный офицер.

      – Почему, – спрашиваю я.

      – Потому что он хочет повесить старпома. Все нормальные офицеры хотят повесить старпома. А когда я спрашиваю за что он его хочет повесить, нормальный офицер отвечает: «За яйца!». Это и есть тест на нормальность. Кстати, вы хотели выяснить, как у него зрачки реагируют на