Чёрная кровь. Ирина Евгеньевна Михайлова

и ход под забором – и можно теперь пролезать, как собака, и идти вдоль путей до станции.

      Забор вдоль дороги всегда красят зелёным. От этого бесконечного зелёного становится тоскливо. Почему всегда зелёным? Почему не бежевым или коричневым? И в школе стены были такого же цвета – одинаковые, ничем не примечательные.

      Напротив меня сидит парень, очень похожий на Макса – бритый налысо, в голубых джинсах, белой майке и спортивной незастёгнутой тёмно-зелёной куртке. Свои ноги в тяжёлых высоких ботинках он положил рядом со мной, и я замечаю, что в ботинки вдеты белые шнурки. Макс рассказывал, что белые шнурки носят только скинхеды и только те, кто уже кого-то убил. У самого Макса таких шнурков не было.

      Парень закурил сигарету прямо в вагоне и смотрит на меня в упор. Я отвернулась и встала – уже объявили мою станцию. Он тоже встал и вышел. Может, он тоже едет туда?

      В метро перед турникетами он подошёл ко мне вплотную.

      – Давай вместе проскочим? – прошептал на ухо.

      Мне стало не по себе от этой близости, но я пожала плечами:

      – Давай.

      Мы так часто делали с Максом. Покупали один билет на двоих и проходили через турникет, прижимаясь друг к другу. Мне в такие секунды казалось, что ближе и быть невозможно. Сейчас мы точно так же проходим вдвоём, прижимаясь друг к другу, как родные, с совсем чужим парнем, и я думаю о его ботинках, о его белых шнурках и о том, что, наверное, именно этими ботинками он много раз бил по человеку до тех пор, пока тот не превращался из живого и сильного в безвольного, слабого, напрасно закрывающего лицо и голову от тяжёлых бесконечных ударов.

      Я вышла из вагона метро на Площади Ильича, встала в центре зала и стала оглядываться по сторонам. Сюда каждую неделю ездит Макс, хотя мне ничего не говорит. Но я прочитала его переписку в «ВКонтакте» – он как-то зашёл с моего ноутбука и не вышел из своей страницы.

      Ко мне подошёл взрослый парень в чёрной форме с красными нашивками на рукавах, и я сразу, как только его увидела, поняла, что именно его я и ждала здесь.

      – На собрание? – спросил он у меня.

      – Наверное, – ответила я.

      – Что значит – наверное? Да или нет?

      Он был невысоким, но казался сильным и крепким, как военный.

      – Да, – кивнула я.

      – Запоминай дорогу. Обратно пойдёшь одна.

      От метро шли недолго, и вскоре я увидела двухэтажное жёлтое здание, как будто спрятанное за небольшим безлюдным парком, среди деревьев, которые сейчас, в конце октября, жёлтые от постоянных холодных дождей, мрачно и тоскливо смотрели вниз.

      Мне стало грустно – и от этого маленького жёлтого дома, и от этих осенних, облетающих уже деревьев, и от этого однообразного парка с пустыми лавочками. И от этого человека в чёрной форме, идущего рядом со мной.

      – Как тебя зовут? – спросил он.

      Я на секунду задумалась. Может, соврать? Не называть своё имя? Но ответила машинально:

      – Яна.

      На входе достала паспорт, полученный всего три года назад. Охранник записал данные.

      – Проходи вон туда, – мне показали на кабинет в конце коридора.

      Кабинет был заполнен людьми. Я села в самом конце, плотно закрыла за собой дверь и осмотрелась. Слева от двери стоял шкаф с книгами. Я прошлась глазами по корешкам – книги по истории, славянской мифологии. На некоторых были нарисованы руны, на некоторых свастика. Больше всего меня удивили Талмуд, Коран и Библия, стоящие рядом.

      Я посмотрела перед собой и увидела, что окно полностью занавешено большим чёрным флагом, а посередине нарисован красный коловрат. Такой же точно крест я видела на рубашке Макса.

      Зашёл парень, который встретил меня в метро, дал мне анкету и попросил заполнить, а сам прошёл вперёд. Его чёрная форма сливалась с флагом, под которым он стоял, и всё вокруг окрашивалось в чёрно-красные цвета.

      В анкете нужно было написать о себе – фамилию, имя, отчество, адрес, дату рождения, информацию про отца, про мать, национальность, вероисповедание, место учёбы, работы…

      Я задумалась. Отец… Я не видела его два месяца и невольно поставила прочерк в анкете, как будто никакого отца у меня не было.

      . . .

      Отца я видела последний раз летом, когда он забирал меня с дачи.

      Он приехал, как всегда, неожиданно, без предупреждения и без звонка. В августовской дачной тишине я услышала шорох колёс и увидела знакомую машину, остановившуюся около зелёного забора. Отец никогда не заезжал на участок, словно готовился в любую минуту уехать обратно и тем самым хотел показать, что он здесь ненадолго. Меня ужасно раздражало, что он всегда всё делает набегу, нигде не останавливаться. Я не понимала, почему нельзя просто побыть несколько дней здесь, со мной.

      Отец хлопнул дверцей машины и крикнул:

      – Ян, это я!

      Почему-то эта привычка не стучать, не звонить, а именно окрикивать, была на даче у всех, как будто жизнь здесь отбрасывала на несколько лет назад, и люди забывали о