Вчера-позавчера. Шмуэль-Йосеф Агнон

охраняет город. Этот город – венец красоты, отрада всей страны. Здесь жили князья Торы, комментаторы Талмуда; отсюда вышли многие из первых просветителей, которые хотели влить свежую струю в наше наследие; здесь жили пастыри народа Израилева, великие в святости своей, умевшие отвести беду, и подобно им – их праведные жены, чья праведность и добродетель останавливали погромы. Если как море огромны наши беды и как песок неисчислимы наши страдания, так ведь в море есть жемчужины и в песке – драгоценные камни, это главы народа Израилева, руководители поколения, и их достойные жены, которых дал им Всевышний на счастье и радость, пусть и в земле врагов наших. Два города есть в Галиции, имена которых у всех на устах – Броды и Лемберг. Броды… Уже ушло от него сияние времен реб Юделе, хасида, предка Ицхака; однако Лемберг все еще прекрасен по-прежнему. Со дня прихода евреев в Лемберг шесть столетий тому назад и до настоящего времени не погас свет его славы. Куда ни пойдешь, всюду видишь его величие.

      Идет себе Ицхак улицами и переулками Лемберга. Вокруг него мужчины и женщины в нарядных одеждах, как если бы были они приглашены на свадьбу; и шикарные кареты снуют туда и обратно; и люди, похожие на епископов, идут себе как обычные смертные, и, если бы не школьницы, показывающие на них пальцами, ты не догадался бы, что это знаменитые артисты. И магазины полны всякого добра, двери их распахнуты настежь, и служители в форменной одежде снуют туда и сюда. И еще много всякого есть на площадях и улицах Лемберга, что в новинку Ицхаку. Ицхак не глядит ни туда, ни сюда. Как тот самый хасид реб Юделе, дед его, который несколько лет ходил с завязанными платком глазами перед своей алией в Эрец Исраэль, не желая ни на что смотреть в изгнании, так и Ицхак шел по улицам города с закрытыми на все глазами. Не прошло и часа, как он оказался перед шикарным дворцом с целым рядом дверей из толстого стекла, вращающихся без перерыва; и мальчик стоит между дверьми, одетый в синее с золотом, и важные господа с толстыми сигарами во рту выходят и входят. Стоял Ицхак, как зачарованный. Кто знает, сколько времени он простоял бы так, если бы не нашелся там человек, который понял, что этот провинциал хочет войти, и не ввел бы его. Внезапно оказался Ицхак в красивом зале с золочеными люстрами, свисающими с потолка; и на всех стенах светильники горят, и электричество включено в разгар дня, и мраморные столы блестят; и чинно одетые благообразные господа сидят в плюшевых креслах и читают толстые газеты; а официанты одеты, как вельможи и придворные в день рождения короля, и в руках у них серебряные кружки и фарфоровые чашки, от которых поднимается аромат кофе и пирожных.

      Все, что рисовал себе Ицхак в воображении, было ничто по сравнению с тем, что видели его глаза, а все, что увидел он своими глазами, было ничто по сравнению со страхом, охватившим его в эти мгновения. Он сжался так, что остались от него только руки, и те он не знал, куда девать. Подошел к нему вельможа, из тех вельмож, что прислуживают гостям, и поклонился ему. Случилось с ним, с Ицхаком, чудо – обрел он дар речи.