Массаж лезвием меча. Юлия Лавряшина

нее, и вот он уже стал виден весь – запыленный, тяжеловесный, давно разучившийся радоваться коротким передышкам. Лес, подступавший к насыпи, со свойственным июню легкомыслием манил темным холодком и проблесками березового света, нашептывал секреты зреющей земляники и отжившей прелой листвы, которой предстояло все лето напоминать здешним обитателям о бренности существования. Никто никогда не внимал этим предостережениям, занятый делом более важным и радостным – вырасти, набрать силу, раскраснеться под неутомимыми лучами. Всему прошлогоднему оставалось тихо сливаться с небытием.

      Кто-то прятался за плотным хороводом деревьев, чье-то лицо угадывалось в листве, дрожащей от нетерпения юности. И было необходимо увидеть этого человека. Хотя человека ли? Но неотвратимость встречи уже набирала голос, и голос этот звучал настойчиво и властно. Сопротивляться ему было невозможно…

      Я проснулась, оглушенная сердцебиением.

      – О Господи…

      Скосила глаза на зашторенное окно. Сестра настояла, чтобы в нашей комнате повесили сетчатые занавески, радушно впускающие рассвет. Татьяна воображает, что по вечерам грустные поклонники бродят под нашим окном и ждут появления ее пленительного силуэта. Прозрачные занавески упрощают им задачу. Сестра всегда была щедрой девочкой и охотно переодевалась возле окна. Я пыталась намекнуть, что тем самым она подрезает крылья их фантазии, на что Таня убежденно отвечала: ее тело – лучше любых фантазий. В прошлом месяце ей исполнилось семнадцать. Не мне, тридцатилетней, с ней спорить.

      Некоторое время я смотрела, как она спит, младенчески раскрыв рот, и поглаживала взглядом раскрасневшуюся ото сна щеку. Похоже, она лежала на этой щеке и перевернулась перед моим пробуждением. Сейчас Татьяна походила на ангела. Но стоило этой девочке открыть глаза, как дремлющий в ней вулкан принимается бурлить и плеваться во все стороны. В такие минуты поладить с ней могу только я, и родители охотно поручают мне передавать сестре как плохие, так и хорошие известия, ведь невозможно предугадать реакцию этого клубка эмоций.

      Но самой отвратительной новостью, которую меня обрекли сообщать Тане каждое утро, была вот эта:

      – Пора вставать!

      В мгновенно раскалившихся недрах моего любимого существа родился нарастающий рык. Оскалив ровные зубки, она взбрыкнула так, что одеяло слетело на окончательно вытершийся коврик. Вращающиеся как пропеллеры ступни были узкими и маленькими, хотя сестра уже переросла меня на полголовы.

      – Вечно ты на самом интересном, – прорычала Таня и приподняла веки, обнажив черную бездну, которой я ничуть не боялась.

      – Что тебе снилось?

      Ее гнев опять оказался не прочнее паутинки, на пухлых губах тут же заиграла блудливая улыбка.

      – Так я тебе и сказала!

      – А мне приснился междугородний автобус. Такой огромный, красный, знаешь? К чему бы это?

      – К путешествию на Гаваи.

      – На автобусе?

      – Ну это же только символ. Или ты хочешь, чтобы тебе во сне показали путевку с проставленной датой вылета?

      – Да уж, на Гаваи я точно поеду…

      – Я тоже.

      Мы одновременно протяжно вздохнули и расхохотались. Охочей до ласки кошкой сестра перепрыгнула ко мне на кровать. Ей всегда удавалось сделать это так, что моя развалюшка не успевала даже крякнуть. Улегшись поверх одеяла, Татьяна удивленно произнесла, наматывая на палец светлую прядь:

      – Почему я никогда не могу на тебя разозлиться? Все вокруг меня раздражают, некоторые прямо до бешенства доводят! А ты – нет. Почему, а?

      – Потому что я – самая лучшая.

      – Нет, серьезно! Как тебе это удается? Ты ведь ни с кем не ссоришься. Что ты хихикаешь? Мне правда интересно!

      – Просто я очень жадная. Мне жаль растрачивать свою энергию на ссоры. Я же не знаю, сколько ее у меня в запасе.

      – Целое море, – уверенно заявила сестра. – Куда ты ее бережешь?

      – Кто знает, вдруг пригодится…

      – А вдруг нет?

      – Тогда на смертном одре я переругаюсь со всеми, включая священника и гробовщика, обещаю тебе!

      Она повернула ко мне хитрое личико и жалобно затянула:

      – Я – злая, да?

      – Ты – замечательная!

      – Нет, я отвратительная. Я никого не люблю.

      – Ты так любишь себя, что этого уже достаточно.

      – Нет, я еще тебя люблю.

      Я легонько отпихнула ее:

      – Это ты врешь. Я вот тебя люблю, а ты и понятия не имеешь, как это – любить другого.

      – Ты всех любишь. Ты и Аркашку любишь.

      – А как же, он ведь наш брат.

      – Пьянь подзаборная! Ненавижу!

      – Только необязательно постоянно напоминать ему об этом.

      – Ой-ой-ой! – Она обиженно скуксилась и вскочила. – Ты вставать-то вообще собираешься? Разлеглась тут…

      – Я бы давно уже встала, если б не ты.

      Татьяна