Прозаическая триада. Георгий Костин

на простыне сидела, по-восточному скрестив ноги, голая длинная женщина. Она играла, судя по доске и расставленным на ней фигуркам, в шахматы с одним, а может быть разом и со всеми тремя сидящими напротив неё сосредоточенно думающими полураздетыми парнями…

      8

      Некоторое время никто из них меня не замечал. И мне надо было бы тотчас уйти, чтобы приехать завтра поутру, или вообще никогда больше сюда не приезжать. Но я отчего-то не смог этого сделать, пока был незамеченным. А когда меня увидела толстуха, уйти оказалось еще труднее. Ноги, будто во сне, когда знаешь, что надо немедленно бежать прочь – словно бы отмерли.

      Толстуха, явно меня узнав, еще больше ошарашила тем, что в моем присутствии повела себя так, как если бы была не голая, а одетая. Не отрывая от меня доброжелательного, но в то же время какого-то чрезмерно тяжелого взгляда, она сделала брезгливое выражение лица и стала вырываться из вялых длинных рук навалившегося на неё кавалера. Вырвавшись и продолжая неотрывно на меня смотреть, на неуверенных ногах бочком отошла к длинной. Отыскала вслепую пальцами её узкое костлявое плечо и, придерживаясь за него, вознамерилась сесть. Но, наклонившись, потеряла равновесие и грузно завалилась на спину, похабно вскинув вывернутые неестественно белые, как тесто, ноги.

      –Чё ломаешься? – Не поднимая головы, глухим замедленным голосом спросила у неё длинная.

      – Я – не… Он – сам… – Также глухо и сильно замедленно, будто магнитофон, когда он не тянет, промычала толстуха, делая попытку подняться. – Я – не… Надо – надо… Он…

      – А-а – Равнодушно протянула длинная и заматерилась.

      Толстуха хихикнула, как если бы закашлялась, перевернулась набок, приподнялась на сильных руках и, дернувшись, перевела туловище в вертикальное положение. Поерзав, уселась поустойчивее. Отыскала меня выпуклыми глазами, замедленно приветливо улыбнулась и, приглашая войти и сесть рядом с нею, легонько ударила ладонью по простыне. Я – не пошевелился. Тогда она изобразила на лице добродушное недоумение и, поморгав белесыми ресницами, стала манить меня, махая к себе руками.

      9

      А тут, как если бы мне это все снилось в глубоком больном сне, медленно, будто сама по себе, скрипнув, открылась входная дверь. Непроизвольно обернувшись, я увидел в черном, густо окропленном звездами, дверном проеме перебирающихся через высокий порог плачущих мальчика и девочку. Оба они были мокрыми и грязными. Мальчик – поменьше, а у девочки – будто она лежала одетой в луже – и платьице, и чулочки, и даже завитушки около лба и ушей были выпачканы жидкой глиной. Она, всхлипывая, дрожала. Мальчик дрожал тоже, но плакал негромко, а с какими-то особенными свербящими душу монотонно-тоскливыми завываниями.

      Увидев меня, они изумились, позабыв о своей беде, перестали плакать и с задранными вверх головками замерли в радостном ожидании. Но я не мог обрадоваться им также скоро и непосредственно. И между нами не образовалось немедленно