История болезни. Чем глубже яма – тем ярче звезды. Никита Михайлович Цымбал

ная жажда довлеет надо мной, отметая все прочь. Ни совесть, ни серьезные, крепкие принципы, ничто не могло устоять достаточно долго. Безмерная похоть, бросавшая меня в краску, сминала на своем пути все редуты, перешагивала через все окопы. Желание, возникавшее внутри меня, жгло, как сталелитейный завод, в груди и штанах. Это всегда было жутко душно и запредельно откровенно, жизнь зависимого человека. Нескончаемая вереница женщин как орудие безупречных пыток. Гильотина, возведенная на белых простынях…

      Все это было большой ошибкой. С самого мальства тело, влекомое всеми сущими силами, вгоняло меня в дикий ступор. Окружающая действительность теряла свои глубокие жизненные краски каждый раз, когда мимо проносилась юбка, сарафан, нежное легкое платьице.

      А сегодня я встречался с Дэрил после непродолжительной практики, мы выявили второй человеческий порок. Кто не практикует – тот любопытствует. Такая легкая форма разврата, не пятнающая собственные руки, губы и брюки. Пачкать губы, как мы справедливо заметили, лучше до занятий. В той части мира, где люди еще спят…

      Утро следующего дня, пять часов тридцать минут, ноги дрожат, скорее в школу, в эту уютную раздевалку. За окном январь, сугробы нахальным образом подпирают двери и воруют забытую обувь. Где-то на окраине слышна снегоуборочная машина. А я упорно и самозабвенно, подобно Магеллану, прорубаю себе дорогу в школу. Забившись меж вороха курток, мы с Дэрил языками вяжем узлы, а сердцами по-заячьи стучим морзянку. Меня могли презирать, закладывать учителям, звонить родителям. Страсть, ставшая со мной одной крови, навечно запечатлелась в молодой голове. Прошло не так много времени, прежде чем я оскотинился в край. Не знаю, какой именно, но один из тумблеров в моей подкорке знатно хлопнул. Полагаю, дым от пожара в тот день заволок мне все глаза. От Дэрил я пошел испытывать судьбу к Тиффани, оценив ситуацию, я сделал обратную рокировку, да так, что подруги (коими они были) ахнули. Потом была Линн, Зои, Таша, Элизабет, Кэт. Не сказать о том, что всегда следовало после, было бы неправильно. Приблизительно каждая вторая женщина в моей жизни всегда была несвободна. И супротив этому факту каждая первая скрывала это. Я никогда их не винил и не подставлял. Всякая моя потасовка была в основном на интерес. В то время как дорогие злопыхатели сражались за честь и достоинство. Которое по итогу всегда опускалось еще ниже.

      Улица являлась главной бойцовской ареной. К сожалению, за все время я не встретил ни одного достойного молодого человека. Стычка всегда показывала истинную суть человеческой души. Меня пытались зарезать, расцарапать, всегда была какая-то стыдливая паника в глазах. И жуткий неподдельный страх.

      Было дело, под Новый год меня выдернул из толпы один служивый. Мы отошли за угол для интимной беседы о том нежном промежутке времени, что я провел с Зои.

      – Какого хуя, Хэнк? Я звонил тебе, ты не признался, не извинился? – начал свои инсинуации Джон.

      – Я тебе кто, друг или хороший знакомый? Чем обязан я тебе? – попытался парировать, потому как сказать правду о том, что его пассия давно уже ему не принадлежит и, возможно, никогда не принадлежала, я не собирался. Мы с ним тут, и решить вопрос надо здесь. Твердолобость не лечится. Если человек не понял, что Зои перед ним воротит нос, то не мне это ему объяснять.

      – Ты знал, сученыш, ты все знал с самого начала, про меня знал, про нас знал. Че ты молчишь, сука?

      – Стой, где стоял, гандон, я тебя предупреждаю.

      – Да с хуя ли, что ты мне сделаешь, а? – Джон двинулся на меня, но я слово всегда держу. Резкий щелчок рассек воздух. Мякоть губ лопнула и, подобно подушкам безопасности, прилипла к двум передним зубам. Джон присел, глаза его обнажились. Удивление смешалось с агрессией, адреналин палил поджилки.

      – Да ты, да ты охуел. Все, теперь точно кранты! Я размажу тебя!

      Мы отдалились в темноту, на часах одиннадцать ночи, через час новый год. Джон, видимо, с рукопашным боем был на вы. Я после девяти лет секции толк знал. Каждый набег оппонента я встречал сочным шлепком по физиономии. В какой-то момент мне захотелось шоу, и я решил нарушить главное уличное правило и оформить бандероль увесистым берцем прямо в височную кость. Естественно, ночью в снегу задача была невыполнима. Поскользнувшись, я рухнул. И на долю секунды показалось, что на моей улице перевернулся грузовик с пиздюлями. К большому счастью, это была только видимость. Вояка глухо упал на меня, я по старой памяти поджал корпус к корпусу, выключил его руки, и мы оказались в положении, когда армейский парень кое-как, парой пальцев пытается разодрать мне лицо. Ни одного адекватного удара, ни одного грамотного маневра. Это был его основной инстинкт, как оказалось женский. После нас, конечно, разняли, я услышал кучу обещаний, которые потом он не выполнил. Так что, если вдруг хотите узнать истинный облик мужчины, разбейте ему лицо и смотрите, как он поступит. Изучение же любви доставляло истинное удовольствие. Я узнал так много о женщине и так мало о жизни. И платил за это сполна.

      Итак, существует любовь взаимная, сравнимая с хорошим термосом. В ней ты свое сердечное тепло хранишь годами. И неважно, кипяток ли изначально ты туда заливаешь,