Евгений Онегин / Eugene Onegin. Александр Пушкин

дохновений,

      Незрелых и увядших лет,

      Ума холодных наблюдений

      И сердца горестных замет.

      To entertain high life not daring,

      Just by the friendly care surprised,

      I’d like to give a pledge preparing

      To grant to you a better prize,

      Worthy of your superior feeling,

      Suffused with consecrated dream,

      The poetry serene and living,

      The thoughts and ease in high esteem.

      But let it be, your care revealing

      Accept the florid chapters’ row,

      Semi-amusing, semi-wistful,

      Ideal, folkish, truly blissful,

      What my light-headed pen did draw,

      The fruits of vigils, inspirations,

      Immature and now faded years,

      Of the cold mind’s observations

      And of my heart so doleful breaths.

      Глава I

      I

      «Мой дядя самых честных правил,

      Когда не в шутку занемог,

      Он уважать себя заставил

      И лучше выдумать не мог.

      Его пример другим наука;

      Но, боже мой, какая скука

      С больным сидеть и день и ночь,

      Не отходя ни шагу прочь!

      Какое низкое коварство

      Полуживого забавлять,

      Ему подушки поправлять,

      Печально подносить лекарство,

      Вздыхать и думать про себя:

      Когда же черт возьмет тебя!»

      II

      Так думал молодой повеса,

      Летя в пыли на почтовых,

      Всевышней волею Зевеса

      Наследник всех своих родных.

      Друзья Людмилы и Руслана!

      С героем моего романа

      Без предисловий, сей же час

      Позвольте познакомить вас:

      Онегин, добрый мой приятель,

      Родился на брегах Невы,

      Где, может быть, родились вы

      Или блистали, мой читатель;

      Там некогда гулял и я:

      Но вреден север для меня.

      Chapter I

      I

      “My uncle by a good will featured,

      When falling seriously ill,

      Has turned into exacting creature

      And could not make a better deal.

      It is for others a good lesson,

      But what a boredom is the session:

      To watch a sick man day and night

      And do not make a step aside!

      What mean deceitfulness it is:

      To feign compassion dozing drugs,

      To set and fluff the pillows, thus,

      To entertain a half deceased,

      To show fake sympathy, then, sigh

      And think: Oh gosh, when will you die! ”

      II

      It was what a young rake expected,

      When dusting post-chaise speeded him,

      By Zeus’s supreme will elected

      The only heir of all his kin.

      The friends of “Ruslan and Lyudmila”!

      Here is my novel in verse hero,

      With no preface and just right now

      Let me acquaint you with the one:

      Eugene Onegin, my good fellow,

      Was born on Neva’s even shores,

      Which, probably, were home of yours,

      Or where you used to shine and revel.

      It’s where I also used to play,

      But North is not for me, they say[1].

      III

      Служив отлично благородно,

      Долгами жил его отец,

      Давал три бала ежегодно

      И промотался наконец.

      Судьба Евгения хранила:

      Сперва Madame за ним ходила,

      Потом Monsieur ее сменил.

      Ребенок был резов, но мил.

      Monsieur l’Abbé, француз убогой,

      Чтоб не измучилось дитя,

      Учил его всему шутя,

      Не докучал моралью строгой,

      Слегка за шалости бранил

      И в Летний сад гулять водил.

      IV

      Когда же юности мятежной

      Пришла Евгению пора,

      Пора надежд и грусти нежной,

      Monsieur прогнали со двора.

      Вот мой Онегин на свободе;

      Острижен по последней моде,

      Как dandy лондонский одет –

      И наконец увидел свет.

      Он по-французски совершенно

      Мог изъясняться и писал;

      Легко мазурку танцевал

      И кланялся непринужденно;

      Чего ж вам больше? Свет решил,

      Что он умен и очень мил.

      III

      His father served exactly fairly

      Relying mostly on a debt,

      At least three balls used to give yearly

      And became bankrupt in the end.

      Eugene’s fate, though, was well disposed:

      At first, a Madame cared and nursed,

      Then,

1

At that time Pushkin was in Moldavia exiled from St.-Petersburg by the government