Записки из альбома. Павел Николаевич Поляков

действительно является значительной фигурой в нашем руководстве.

            Мы поднялись на третий или четвертый этаж и двинулись вдоль длинного полутемного коридора, устланного мягким пушистым ковром. Лысов попросил меня подождать несколько минут, а сам исчез за двустворчатой, обитой черной кожей, дверью, на которой висела табличка с именем Президента. Через несколько минут Степан Сергеевич вернулся чем – то несколько озабоченный и попросил меня еще немного обождать. Я прошел в конец коридора, открыл дверь и очутился на балконе.

      – Наверное, это все, – подумал я. – И, слава богу, что именно так все и кончилось. Надежда, уж точно бы, предпочла находиться среди проигравших, чем среди победителей. Может быть, поэтому она и пришла сюда. Почему я снова о ней думаю? Интересно, где сейчас она? Наверняка уже дома, с родителями. А если там, среди солдат? Нет, не может быть…

      Я приподнял голову, пытаясь рассмотреть то место, где горел бронетранспортер, но отсюда его не было видно. Я зажег сигарету и бросил спичку вниз.

      – Мы не сможем остановить танки, а значит скоро сюда придут солдаты. Власть, какая никакая: безликая, глупая, неповоротливая, но установится здесь. Окончательно мы проиграем или нет, в любом случае безвластие в этой стране закончится, надеюсь, раз и навсегда. Да, пролилась кровь, но ведь нельзя так, чтобы не лилась кровь. Насилие, как известно, – повивальная бабка истории. Не будь его, нам нечего было бы читать в учебниках. – Но ведь это история, наше прошлое, – возражал я сам себе, – кто вправе судить об этом? Ведь это не мы убивали и не нас. Значит, сейчас, так не должно быть. – Но разве история остановилась? И кровь перестала быть красной? – Нет, одно дело радоваться ходу истории, а другое – убивать самому. – Убивать? Но ведь я никого не убил. Меня не могут за это арестовать. – Но ты присутствовал при этом, а значит, виноват в том, что происходило. – Я тоже мог быть убитым. – А разве из этого следует, что ты сам можешь убивать? – Я никого еще не убил. – О, Господи, но ведь ты желал смерти тем солдатам? – Это же враги, враги свободы и демократии, люди презренного прошлого, а истинные творцы, люди с большой буквы – среди нас. Я верю им, иначе просто не может быть. И, прежде всего, я верю Ему – нашему Президенту. Не будь Его – грош цена этой моей вере. Но как странно, почему не идут танки, и на улице так тихо?

      Кто – то тронул меня за плечо. Я почувствовал крепкий запах водки, и, обернувшись, увидел полковника Лысова, державшего в руках бутылку Столичной.

      – Пей, студент, – закричал он, наливая мне добрую половину граненого стакана, который он также прихватил с собой. Наполнив другой, он привычным движением опрокинул его в рот и только крякнул в конце, поднеся кулак к собственному носу.

      – Что происходит? – Спросил я.

      – А то, что мы победили. Только что Ему звонил главарь хунты. Ну, в общем, он выдвинул кое – какие условия, но главное то, что они согласны капитулировать. Понимаешь, капитулировать. Так что извини, брат, но теперь здесь не до тебя. Представляешь, сколько всего сейчас будет решаться. Власть. Власть, которая валяется на этих улицах. Помнишь, студент, историю, а? Да