Записки из альбома. Павел Николаевич Поляков

и находился полковник Лысов. Его имя и отчество мы, разумеется, сразу забыли, и стали называть между собой просто – лысина. Впрочем, общались мы с ним мало, и узнавали о его существовании только по доводимым до нас от его имени приказам. Иногда они нас веселили, как, например, указание об окраске травы в зеленый цвет, накануне визита высокой инспекции, но чаще всего они вносили в нашу жизнь ту армейскую размеренность, к которой, в конце концов, привыкаешь как к неизбежным обстоятельствам, ощущая даже вместе с тем какое – то странное удовольствие от подчинения им.

      Как бы там ни было, для меня оказалось приятным встретить здесь этого полковника. Относясь к этой породе людей немного свысока, я не мог наделять их теми же душевными качествами, что и подобных мне, и потому мне было вдвойне радостно встретить единомышленника именно из их числа.

      Я протянул ему руку и назвал себя.

      – Помню, ну как же, конечно помню, – проговорил он, крепко сжимая мою руку. – На экзамене на офицерский чин Вы нас здорово удивили прекрасным знанием целых трех иностранных языков.

      После этой его фразы, переведшей меня как – то сразу в разряд подчиненного, во мне снова промелькнуло это смутное желание власти над собой, которое возникало каждый раз, когда я оказывался в группе людей. И чтобы выбраться из него, я уже было собирался сказать ему какую – ни будь колкость, но он опередил меня.

      – А Вы знаете, что своими знаниями могли бы принести большую пользу общему делу.

      – Каким образом? – удивился я. – По – моему, путчисты еще не разучились понимать свой родной язык.

      – У нас есть не только враги, но и иностранные друзья, которые оказывают нам огромную помощь.

      – Что ж, я готов.

      – Тогда к 9 часам подходите к главному подъезду здания. Я Вас встречу.

      На прощание мы еще раз крепко пожали друг другу руки.

      Возле штаба, куда я отправился после разговора с полковником, царила суматоха. Люди в странных одеждах, лишь издали напоминавших военную форму, сновали взад и вперед с озабоченным видом. Дедовские сабли, папахи и даже сапоги со шпорами придавали им какой – то опереточный вид, и оттого, наверное, их выкрикиваемые в толпу приказы собраться в том или ином месте казались пустыми и ничего не значащими словами. Более серьезными казались люди в национальных костюмах, с флагами и символикой тех государств, которые должны были вот – вот возникнуть из – под обломков рушившейся Империи. Они были собраны в отдельные группы, вооруженные, как правило, холодным оружием, и старались не общаться с чужаками. Их лица были тверды и суровы. Иногда к штабу подходили люди, экипированные по всей принятой тогда военной форме, но они не задерживались там и быстро исчезали, практически ни с кем не общаясь. Если же их останавливали какие – ни будь через чур восторженные граждане, которые начинали задавать им вопросы, то они отделывались ничего не значащими фразами, типа – мы победим, и старались побыстрее уйти.

      Пожилая женщина стояла неподалеку от входа в штаб и почти уговаривала взять у нее небольшие плакатики,