Собрание сочинений. Том 5. 1967–1968. Аркадий и Борис Стругацкие

не поворачивая головы, перекатил взгляд в сторону Хлебовводова.

      – Имеются еще вопросы? – осведомился он.

      Хлебовводов тоскливо заерзал. Простым глазом было видно, как высшая доблесть солидарности с мнением начальства борется в нем с не менее высоким чувством гражданского долга. Наконец гражданский долг победил, хотя и с заметным для себя ущербом.

      – Что я должен сказать, Лавр Федотович, – залебезил Хлебовводов. – Ведь вот что я должен сказать! Амфибрахист – это вполне понятно. Амфибрахий там… то, се… И насчет поэзии все четко. Пушкин там, Михалков, Корнейчук… А вот читатель… Нет же в номенклатуре такой профессии! И понятно, что нет. А то как это получается? Я, значит, стишки почитываю, а мне за это – блага, мне за это – отпуск… Вот что я должен уяснить.

      Лавр Федотович взял бинокль и воззрился на Выбегаллу.

      – Заслушаем мнение консультанта, – объявил он.

      Выбегалло поднялся.

      – Эта… – сказал он и погладил бороду. – Товарищ Хлебовводов правильно здесь заостряет вопрос и верно расставляет акценты. Народ любит стихи – се ля мэн сюр ле кёр ке же ву ле ди[13]! Но всякие ли стихи нужны народу? Же ву деманд анпё[14], всякие ли? Мы с вами, товарищи, знаем, что далеко не всякие. Поэтому мы должны очень строго следовать… эта… определенному, значить, курсу, не терять из виду маяков и… эта… ле вин этире иль фо ле боар[15]. Мое личное мнение вот какое: эдэ – туа э дье тедера[16]. Но я предложил бы еще заслушать присутствующего здесь представителя товарища Привалова, вызвать его, так сказать, в качестве свидетеля…

      Лавр Федотович перевел бинокль на меня. Хлебовводов сказал:

      – А что ж, пускай. Все равно он постоянно выскакивает, не терпится ему, вот пускай и прояснит, раз он такой шустрый…

      – Вуаля, – с горечью сказал Выбегалло, – ледукасьён куон донно жёнжен дапрезан[17]!

      – Вот и я говорю, пускай, – повторил Хлебовводов.

      – Слово предоставляется свидетелю Привалову, – произнес Лавр Федотович, опуская бинокль.

      Я сказал:

      – У них там очень много поэтов. Все пишут стихи, и каждый поэт, естественно, хочет иметь своего читателя. Читатель же – существо неорганизованное, он этой простой вещи не понимает. Он с удовольствием читает хорошие стихи и даже заучивает их наизусть, а плохие знать не желает. Создается ситуация несправедливости, неравенства, а поскольку жители там очень деликатны и стремятся, чтобы всем было хорошо, создана специальная профессия – читатель. Одни специализируются по ямбу, другие – по хорею, а Константин Константинович – крупный специалист по амфибрахию и осваивает сейчас александрийский стих, приобретает вторую специальность. Цех этот, естественно, вредный, и читателям полагается не только усиленное питание, но и частые краткосрочные отпуска.

      – Это я все понимаю! – проникновенно вскричал Хлебовводов. – Ямбы там, александриты… Я одного не понимаю: за что же ему деньги плотят? Ну сидит он, ну читает. Вредно, знаю! Но чтение – дело тихое, внутреннее,

13

Я говорю вам это, положив руку на сердце!

14

Я вас спрашиваю.

15

Когда вино откупорено, его следует выпить.

16

Помогай себе сам, тогда и бог тебе поможет.

17

Вот воспитание, какое дают теперь молодым людям!