Знойная пустыня. Кристина Арноти

лавали вместе, и я упивался соленой водой с ее губ. Приподнимал за шелковистые ягодицы, она обхватывала мою талию своими ногами, отдаваясь моим все более настойчивым ласкам. Я вот-вот проник бы в нее, мы бы взорвались от наслаждения.

      – Месье, месье!

      Мое мысленное бегство грубо остановлено.

      Гарсону из кафе удалось вытащить меня из моря. Я с трудом приходил в себя.

      Он торопливо спросил:

      – Что будете пить?

      – Кофе. Черный…

      Вскоре он вернулся и сухим жестом поставил кофе на стол и теребил листок, наверное ждал, что я заплачу. Его настойчивость стесняла меня. Из упрямства я смотрел в сторону. Он отошел, я был уверен, что он меня ругал. Мне бы надо было тоже его поругать для облегчения. С того утра у меня появилась неприятная уверенность, что я ломаного гроша не стою. Вчера в суде один секретарь сказал мне, что я наивный человек, но что он находит это трогательным. Я бы предпочел, чтобы он обозвал меня дураком, это было бы не так серьезно.

      Чайная ложечка выпала из блюдца. Поднимая ее, я стукнулся головой. Какой-то псих сигналил клаксоном. Вена превратилась, вслед за Лондоном и Парижем, в бурлящий котел. Слишком много народа, машин и денег… Настоящих, крупных, кичливых. С тех пор, как я получил дипломы, я только и делал, что ссорился с деньгами. Я объявил войну грязным деньгам. В результате драмы, пережитой в Брюсселе, я оказался здесь, в Вене, в качестве свидетеля обвинения на процессе, получившем громкую международную известность. Поскольку я был адвокатом, мое присутствие мешало юристам; тем не менее в коридорах во время частных бесед без свидетелей они меня поздравляли. «Благодаря вам, юриспруденция восстанавливает свою безукоризненность». На протяжении пяти дней мое имя не сходило со страниц ежедневных газет, но после оглашения вчерашнего приговора я оказался в изоляции, всеми отвергнутый. В то утро Гарри Болтон, адвокат из Бостона, попросил встречи со мной. Я был так удивлен, что, не сомневаясь, согласился на эту встречу. Я был заинтригован и сбит с толку. Чего хотел известный адвокат из Бостона? Что он делал в Вене? Он тоже хотел меня поздравить? Право, не с чем поздравлять… Для того, кого я отправил в тюрьму, я отныне – человек, которого следует убить. Я еще состоял в парижском кабинете адвокатов, но надолго ли – неизвестно… Я втянул своего патрона в сомнительное дело.

      Вместо того чтобы заткнуться и замолчать, я стал нападать на неподлежащих критике, на тех, кто обладал властью, оккультной властью. Этот процесс в Вене изгонял меня из нормальной жизни. Я стал маргинальным поневоле. Мои требования честности и особенно требования отмщения поставили меня во главе международного черного списка.

      Вчера в здании суда, когда я направился к выходу из зала заседаний, мне пришлось пройти мимо трех адвокатов защиты, тихо говоривших между собой. Один из них крикнул в мой адрес: «Все мы смертны, дорогой коллега, но некоторые – более смертны, чем другие». Об этом же мне напоминали анонимные письма. Наступит день, когда меня убьют на улице или же раздавят проезжающей машиной. А Париж? То, что меня ждало в Париже, тоже не назовешь радостным. Сообщение о повышении налогов и об увеличении пособия на питание бывшей моей жене… Я-то думал, что после развода, взбодренный, с новыми силами во всем теле, я буду выступать как цирковой артист на жизненной арене… Наконец свободен! Какая ошибка! Я погряз в долгах, еле сводил концы с концами. А в довершение всего меняли штукатурку на скромном доме, где я жил. Квартира моя, отрезанная от внешнего света, походила на бункер. А в канун моего отъезда видеомагнитоскоп сломался. В одном старом фильме Аль Пачино говорил: «Вы меня достали». Он еще не был «крестным отцом», только жертвой общества. Вроде меня.

      Я взглянул на часы. Гарри Болтон скоро придет – как он меня разыскал после стольких лет молчания в моем посредственном жилище? Хочет мне выразить соболезнования? Я оставался недвижим, во власти беспокойства, опасаясь будущего… Потом почувствовал рядом сильный запах одеколона. Оглянувшись, узнал его – он мало изменился, только контур лица слегка расплылся.

      – Дорогой Григори, как я рад видеть вас, – сказал он, пожимая мне руку. – Я так часто думал о вас. Судьба нас разлучила…

      А во мне назревали горькие слова: «Судьба, говоришь? Ну и сволочь же ты. Ведь ты меня подвел». Я улыбался.

      – Здравствуйте, мистер Болтон.

      – О нет! – воскликнул он… – Зовите меня Гарри, как в доброе старое время. Когда я увидел ваше фото в газетах, я испытал чувство гордости за то, что знаком с вами. Какой талант, дорогой мой! Ваше выступление стоило судебной речи. Какой размах, как открыто лицо, глаза в глаза с Сантосом… Какой спектакль!

      Он меня задабривал. Этот удав нежно обвивал мне ноги. Пытался смягчить горечь невыполненных обещаний! Зачаровывал меня взглядом. Глаза его были очень светлыми, белые волосы старательно причесаны. Схватив стул, спросил:

      – Вы позволите?

      Манеры те еще! Нами самими назначена встреча, и он еще спрашивает разрешения сесть! Подлый предатель – так я обзывал его шутя – хотел соблазнить меня еще раз. В ту пору, когда я вкалывал, чтобы получить звание магистра, я уходил гулять с девушкой