Четыре фрейлины двора Людовика XIV. Октав Фере

находится на верху блаженства, – сказал шаловливо другой, – вот это уже нелогично!

      – Это правда, но это невольно.

      И точно какая-то тень промелькнула на его лбу.

      – Ну, что это значит? Ты делаешься мрачным?

      – Да, это безумие!.. – сказал он, понуря голову. – Что вы хотите, нельзя совладать с подобными впечатлениями… Я расстался с Марией Фонтанж, следовательно, около полутора лет тому назад, чтоб присоединиться к эскадре в Бресте, а месяц спустя, она поступила к принцессе Генриэтте, в качестве фрейлины.

      – Да, на самом деле, такая фрейлина, которую великая княгиня может признать!

      – Это правда, все правда… Но между нами нет тайн. Ну, так! я лучше бы желал, чтобы она оставалась в этом древнем замке, возвышающемся на хребте горы, где я её узнал, среди своего патриархального семейства и своих диких мужиков, чем среди вашего двора.

      – Профан! – вскричал Генрих.

      – Ревнивец!.. – пробормотал Шарль ему на ухо.

      Молодой моряк пожал ему руку и в свою очередь пробормотал:

      – Да, я этого боюсь, ревнив!..

      Остальные двое обменялись быстрым и странным взглядом; на минуту смех замер на их губах. Они ничего не отвечали.

      – Видите ли вы, – начал он опять, погруженный в свою страсть и свои тревожные мысли, – я ведь был так счастлив в продолжении тех двух месяцев, которые я провел в этом Руэргском замке! Я приехал туда не один на несколько охот на кабана, без всякого преднамерения, едва подозревая даже о существовании там молодой девушки.

      – Романтическое приключение!

      – Да, и из прекрасного романа!.. Мария Фонтанж явилась мне подобно лучезарному явлению. Ах! конечно, всё окружающее также тому много способствовало: это феодальное, дикого вида жилище, эти Руэргские и Овернские крестьяне с их строгой физиономией, меня самого удивившей, меня, только что вырвавшегося из степей своей милой Бретани! А потом, вокруг неё, такой молоденькой, такой свежей, такой белокурой, эти старые родители, о которых можно было подумать, что они нарочно вышли из какой-нибудь закоптелой комнаты, чтоб оттолкнуть!..

      – И вот, как возникает любовь, сказал Генрих Ротелин, – давайте господа, выпьемте за здоровье любви?

      – И ты полюбил прекрасную Марию, – сказал Шарль Севинье.

      – Так же, как любите вы; ты, Генрих – Анаису Понс, ты, Шарль – Клоринду Сурди… Но ведь два месяца так скоро пролетели, и настало уже время отъезда: мой начальник эскадры, г-н Турвиль, вызывал меня в Лариен.

      – По крайней мере ты не уехал, не заручившись прежде каким-нибудь знаком памяти, словом, обещанием…

      – Да, я все это увозил с собой и, кроме этого, ещё преисполненное радости свое сердце, а потом вы уже знаете остальное: надо было драться и плавать до того блаженного дня, когда эскадра остановилась наконец отдыхать в Дюнкере, и я прилетел в Версаль.

      – Где же ты увидал прекрасную Марию?

      – Мельком только. Ах, какая ужасная вещь ваш двор со своим этикетом!.. Не будь там девицы Фонтанж, я не ступил бы туда ногой,