Книга-диалог. Егор Михайлович Коротков

свободу фантазии? Нельзя представить вечный ад образно. А значит, его и нет, потому что язык образов ближе к истине, чем язык слов. Сказать ад – можно. Представить – нет. Говорить неправильные вещи можно, представлять нет. Нельзя пережить опыт того, что нельзя представить. Если что-то нельзя представить, то для этого просто нет органа восприятия. Не только в этой психике, но и в неуничтожимой, вечной психике души и духа.

      Я: В чем разница между психикой, душой и духом?

      С: Психика – это понятно что. Душа это более тонкий, полупрозрачный, не видимый смертному глазу, эвфемерный, голубоватого цвета Егор, который вылетит из моего тела, когда я умру. А дух это какой-то сгусток света, опять же голубоватого, уже не имеющий форму моего тела, а скорее просто сгустка пламени, умещающегося в грудной клетке моей души, в области сердца, и относящийся к душе примерно так же, как душа к телу.

      Я: Это и есть мои философские глубины! Печально, но факт. Вот, во что превращается внутренний мир, если его годами не вытаскивать на свет разума! Причем, у большинства людей все еще хуже. Не понятно, как они умудряются социально функционировать эффективнее меня, если у них в голове каша, похуже моей?

      С: Хоть ты устал и уже буровишь невесть что (ведь это ты сочиняешь мои реплики и, получается, когда я буровлю, это, на самом деле, ты буровишь), предлагаю все-таки дописать до 35 страницы. И посмотреть, что будет… Кстати, я могу быть и вполне православным… Не утверждать, что ада нет, а призывать тебя только молиться и дышать носом… Ну и смирение, пост, полове воздержание… Могу так себя вести, пока ты этого хочешь, и даже какое-то время, когда не хочешь. И только, когда уж совсем сильно не захочешь – подчинюсь. Чтобы световая энергия вылилась.

      Я: Давай, остановимся. То, что я (точнее ты) сейчас говорил про мочу и ад, может, и бред, но ощущение, что, возможно, какой-то значимый бред. Если не для человечества, то для меня лично. А сейчас уже высасывание из пальца пойдет.

      С: У Даниила Андреева, по-моему, есть страшный образ. Обезумевший и ослепший писатель перед смертью запирается в комнате, чтобы написать книгу всей своей жизни. Каждый день требует у прислуги, чтобы она приносила ему чистые листы и свеже-отточенные перья, и пишет, пишет, пишет… Исписывает сотни листов… Наконец, ставит точку и, счастливый и просветленный, умирает… Утром, слуга находит его бездыханным… А вокруг все в листах, измаранных бессмысленными каракулями. Вся его гениальная книга жизни – сотни листов ни чего не значащих каракулей!

      Я: Это ты у меня реплику украл. Это мой страх, что наш текст – каракули безумца, позорный и жалкий бред. А ты должен убеждать, что это не так, или что, даже если это отчасти так, то это не адски так, что это очередной страх ада… В общем, что-то вроде этого… Мне надо прерваться – встретить маму от метро.

      ***

      (На следующий день)

      С: Ну что, кстати, забыл спросить, Клавдии, в итоге, член показал?

      Я: Нет. Написал ей, что «ты замужем,