Кривая любовь. Вадим Валюков

иков. Был он завсегдатаем кабаков, подвальчиков, пропахших бенедиктином, пивом, килькой пряного посола и дешёвым табаком. Сквозь клубы дыма мир наплывал на него душным, размытым, нереальным. Видимо, поэтому броские, ошеломляющие строчки Чака поражали своей обречённостью на непризнание критиками и одновременно будоражили, раскачивали невесть откуда подступившее желание стать заступником обиженных жизнью.

      Не знаю почему, но при чтении рукописи Вадима Валюкова «Рай и ад», Александр Чак несколько раз выглядывал у меня из-за плеча. Наверное, у ада в Риге и у ада в Чите много общего, только вместо бенедиктина – настойка, а вместо кильки – пирог с капустой. Перипетии же у жриц любви и вовсе схожи, невзирая на географические и временные различия. Разве что шляпки разные, а так их всегда спасают и не могут спасти…

      Евгений Сигарев, член СП России,

      заслуженный работник культуры РФ

      Из предисловия к сборнику стихов «Рай и ад».

      Из цикла «Весенняя лихорадка»

      * * *

      Ополоумевшая ночь

      Рыдает горькими стихами,

      Из дома – прочь, из дома – прочь,

      Там пахнет тонкими духами.

      Печально, страшно и смешно,

      И не пойму: зачем, куда я,

      Ведь исчезать тайком грешно,

      Когда молва – хвостом – худая.

      Остаться? Что ж, мне не впервой

      Страдать и петь под пересуды,

      Ночами слышать печки вой,

      А вечерами – звон посуды.

      Хотелось только бы понять

      Откуда это безразличье!

      Я вновь готов Её обнять,

      Забыв обиды… И приличье.

      Обломов

      Свинцовый сон… Свинцовая луна.

      В груди заместо сердца – мягкий слиток.

      И вдруг в окне – Она, Она! Одна…

      С букетом полусонных маргариток.

      Как был – во двор, скорей, скорей обнять.

      Прихожая!.. Веранда!.. Три ступени!..

      Вот только б не заметил кто опять

      Изящной, быстрокрылой женской тени.

      Всё обошлось, и вот они одни.

      Приветствия, вопросы, поцелуи!

      Румянец на щеках, а глазах – огни,

      В сердцах и жилах – бешеные струи!

      Она спешит. Он на иголках весь –

      Не дай Господь, нагрянет кто случайно,

      И поползёт губительная весть,

      Окутанная пошлой, скользкой тайной.

      Бежит к саням – он смотрит ей вослед,

      Не смея на секунду оторваться:

      «Пошёл! Быстрей! Какой ужасный свет!..»

      Как будто стихло. Можно отдышаться.

      Поклонник

      Персидский кот, букет мимозы,

      Зелёной лампы робкий свет.

      Корявой, въедливой занозой

      Сидит он с вами тет-а-тет.

      Не поднимая глаз, нескладно

      Вы говорите о своём.

      А он, хватая воздух жадно,

      Шипит: «Как хорошо вдвоём!..»

      Но вдруг – удары сапожища,

      И в дверь, сигарою пыхтя,

      Ввалились пышные усищи!..

      И он надулся как дитя.

      * * *

      Он пришел тайком, осторожно

      Стукнул в дверь. Ты открыла.

      «Можно?»

      «Проходи, конечно… Я рада…»

      «Отчего так пуста ограда?

      Где Дозор, сторож вечный и верный?»

      «Ты сегодня какой-то нервный…

      Хочешь чаю? Пирог с капустой?»

      «Почему же, все-таки, пусто?»

      «Успокойся, здесь так и было…

      Ну, садись же, а то остыло!»

      «Вот цветы…»

      «Ах, как приятно!»

      Чай попил и удрал. Занятно!

      * * *

      Перламутром накрашены губы,

      Бирюзою томятся глаза,

      Сапожок из-под беличьей шубы –

      Каблучком, что копытцем коза.

      Рядом спутник болтливый и ловкий:

      Сладкий голос, блуждающий взор…

      Как невинны уловки плутовки!

      Как жесток предстоящий позор.

      В театре

      Шок…

      Это надо таким быть трусом!

      По улусам пройдись, по джунглям –

      По углям ходят, молчу о прочем!

      Впрочем,

      мне б узнать только имя!..

      Мимо