С глазами цвета хаки. Анатолий Жариков

тотам не был;

      слова скупы, глаза не голубы у пилота,

      слышу дрожь дюраля, где пропадала не наша,

      и страшно, и пить охота.

      Опускаемся во дворик, где две лавки и столик,

      за которым играют в домино или,

      сегодня или – вино и селёдка,

      не пьёт тот, кому не налили.

      Небо не видно зарытой в окопы пехоте,

      стреляющему в утку охотнику

      или из подводной лодки.

      Время Бони эм на счётчике,

      пьём вино со сбитым лётчиком.

      Солдат и смерть

      Последнему воину

      В одних – томленья тяжесть, туга,

      в других бессмертия печать.

      Так близко видели друг друга,

      что перестали – замечать.

* * *

      Земляку

      Он площадь через не могу

      с "ура!" и "мамой" на бегу

      берёт, как Курскую дугу.

      В ушах минуты мерный гул.

      И солнце чёрное в снегу.

      И спирт из фляги:

      "Всех сожгу…"

* * *

      Себе, рождённому в 45-м

      С войны вернулся командир,

      посмертный орден у соседа.

      Страна тиха, как монастырь.

      Рожайте, женщины. Победа.

* * *

      Я песню утра начинаю рано,

      когда на юг лечу и плачу клином,

      над белой хатой поднимаюсь дымом

      и опускаюсь рыжим солнцем к травам.

      И день хрипит уже во всю октаву,

      ни журавлей, ни тающего дыма.

      Душа звенит невозвращённым клином,

      и пыль дороги валится на травы.

      Сиянье севера, востока прана,

      судьба текущих по ладоням линий

      в песок сольётся дырочками синими,

      живущими неверием и тайной.

      И пишется тоска от Иоанна

      до новых улиц Иерусалима.

      Не знаю как: убьют ли под Берлином

      или вернут медалью из Афгана.

* * *

      Сон жизнью, жизнь была войной,

      был сладок спирт перед атакой,

      и мы блевали под стеной

      расписанного в пыль рейхстага.

* * *

      Труп Гитлера

      это уже труп человека.

      Наступаю на пепел.

* * *

      Уже не стреляли.

      Приходили в себя растения.

      Оставшиеся после голода галки

      возвращались в города на охоту.

      Родился и я в сугробе 45-года

      эпохи Вырождения.

      Зеркало Гефеста

      В зеркале не увидишь зеркала.

      Там были сцены жизни. Виноград

      хмелел от солнца, танцевали греки,

      грудь Афродиты, её толстый зад

      заценивал Парис, катили реки

      память Стикса, ржал Троянский конь,

      ржавели копья, в бога честь огонь

      горел, светились будущего горизонты,

      и Шлиман был ещё сперматозоидом.

      Закончил щит Гефест.

      Спит мирно Польша. Вечер

      темнел над газовою печью,

      и расползался дым окрест.

* * *

      Война кончится —

      патроны останутся.

      ТрёхТишия

      Я не приказывал убивать.

      Египетская Книга мёртвых

* * *

      Новый год.

      Майдан.

      Сопли на морозе.

* * *

      О чём шумим, лихие братцы?

      Бабло с баблом договорятся.

      Сушите вёсла.

* * *

      Не свет солнца порождает тени,

      а мы,

      стоящие на пути света.

* * *

      Остановись, артиллерист,

      вытри кровь на глазах, посмотри:

      бабочка на моём окне.

* * *

      Закройте глаза убитым,

      в них пустое небо и наши глаза.

      Не закрывайте глаза живым.

      После обстрела

      Утром обязательно появятся

      люди на улице:

      убрать убитых.

* * *

      На открытой планете И.Х.Ц.И.

      не стреляют.

      Потому что там не умеют умирать.

* * *

      В эти дни вибрирует и

      вся пуповина, обрезанная

      в день творения.

* * *

      Делят