Городской триптих. Наталья Ермаковец

который догнал ее и молча пошел рядом. Чуть покрасневшие глаза мальчишки говорили лучше всяких слов, как встретил Женьку отец дома и что сделал в невольном порыве. До Даримы доносились обрывки фраз Юльки, уютно устроившейся на руках дяди Леши и в красках описывающей свой прыжок и то, что ей «совсем не больно, ну, может, самую капельку».

      – Ох и влетит тебе, Юлия, дома! – пророкотал Женькин отец, на секунду обернувшись, чтобы посмотреть на отстающих, и Дарима ускорила шаг, чтобы сравняться с подружкой. – Когда уже мать пожалеешь и повзрослеешь?

      – Так я же ничего не делаю, оно само выходит, – пожала плечами Юлька и вздохнула. – Может, я вообще останусь такой навсегда?

      – Как же, останешься! И ведь все тебе объясняли…

      – Объясняли, – согласно кивнула Юлька.

      – …в угол ставили…

      – Ага.

      – …сладостей лишали… Ничто на тебя не действует. И как с вами, оглоедами, быть? Драть как сидоровых коз, так?

      Последняя реплика явно предназначалась не одной Юльке, и Женька, оценив угрозу, опустил голову.

      «Кто ж знал, что за эти дни песок могут убрать? – думал он и намеренно притормаживал, чтобы не идти рядом с хмурящимся отцом. – Хотелось обрадовать Ляпу, а вышло, что и она огребет по полной, и мне подвалят. За то, что подбил Юльку на глупости, и за то, что пришлось будить батю, только вернувшегося после дежурства. И поспал-то он всего полтора часа…»

      Остаток дня Юлька не любила вспоминать, да и что там было такого интересного? Ну, поехали они в больницу, где ей сделали снимок лодыжки и успокоили, что перелома нет, лишь сильный ушиб. Ну, лежала потом на кровати в своей комнате и смотрела в потолок, а за стеной тихо плакала мама, на одной ноте, без всхлипываний. Ну, пропахло все в квартире валерьянкой, от которой кружилась голова и оголтело мяукал Мурз. Важным было одно: папа никуда не ушел, как это частенько бывало последние дни. Он долго стоял в дверях Юлькиной комнаты, пусть и с молчаливым упреком, отчего его серые глаза превратились в две стальные щелочки.

      А потом нога Юльки зажила, и отец снова пропал…

* * *

      – Ляпа, выходи! Ля-япа-а! – Как он ни старался звать потише, голос разнесся по безлюдному двору, и его тут же подхватило эхо: – Па-а-а!

      На последнем этаже распахнулось окно, вниз сорвалась струя воды, и зовущий тут же отскочил под защиту рябины. Удачно же ее посадила баба Галя прямо под подъездом! Выходит, страсть к садоводству тоже может быть полезной. Сверху смачно ругнулись и повторили попытку достать нарушителя спокойствия. На асфальте появилась безобразная клякса, похожая на громадный плевок. Парень довольно хмыкнул: за шестнадцать лет своей жизни он научился быстро соображать, когда нужно нападать, а когда стоит и затаиться. Сейчас был именно такой случай.

      – Марчук, ты сбрендил? Восемь утра. Воскресенье. Лето…

      Раздавшийся голос был хрипловатым после сна, с плохо скрытым раздражением, но парень мгновенно покинул свое укрытие: он дождался. На этот раз брызги от выплеснутой воды попали на джинсы. Сверху донеслось удовлетворенное причмокивание