Городской триптих. Наталья Ермаковец

чуть направо. Так-то лучше, даже глаза открылись. В поле зрения попала курчавая челка Владимира. Возможно, опытные особы для добавления романтики запустили бы пальцы в эту шевелюру. Но какой-то слишком… вольный жест, распущенный. Чужой. Да и руки свои Дариме показывать не хотелось: утром с мизинца она отгрызла заусенец, и остался некрасивый след.

      По шее Даримы скользнули раскрытые губы Владимира. Наверное, ему она казалась закомплексованной и холодной. Как нерастаявшее мороженое, которое для мягкости обильно смачивали слюной. Ну и пусть, все равно было приятно. Да, в кино упоминали порхающих в животе бабочек. Дарима не знала, кто поселился в ее внутренностях, но откровенно напористый и очень наглый. Вроде землеройки. Да и ворочался там с недюжинной силой, расшатав даже холодильник.

      – Сладкая моя, хорошая…

      Губы Владимира сдвинули высокий ворот кофты. Если он и хотел до чего-то добраться, сверху это не получалось. На помощь пришли мужские руки. Они затеребили застежку бюстгальтера, и тут в кармане Владимира запиликал мобильный телефон.

      О, спасибо чудесной технике! Это она развивалась семимильными шагами, а Дарима все же не была готова непонаслышке узнать детали плотских взаимоотношений мужчины и женщины в первый день этих самых отношений. Одернув низ кофты, она юркнула в коридор. Пока считала до десяти, чтобы уши перестали гореть, а дыхание больше не походило на астматика со стажем, слышала раздраженный голос Владимира:

      – Да. Понял. Не бухти, скоро буду. Отскочил по делам. Ах, какие у меня могут быть дела?! Да не твое это дело, ясно? Пасть закрой, чмо! Как же все достало…

      В комнату мамы Нины, куда завернула Дарима, ругань почти не доносилась. То ли стены поглощали львиную долю звуков, то ли Бондарь поутих в своем недовольстве на звонящего, то ли просто нажал кнопку «отбой». Секундная стрелка на часах протикала несколько раз, прежде чем мама Нина отвела взгляд от потолка. «Странно, что она там нашла, – удивилась Дарима. – Все же вроде чисто: ни паутины, ни треснувшей побелки, ни перегоревших лампочек».

      – Рима, кто он? Мужчина, который не стесняется костерить людей подобными… даже не словами, а интонациями, настораживает.

      – Это… друг. И у него просто резкий голос.

      – Присядь-ка.

      Вероятно, последний раз такой мягкой и заботливой мама Нина была лет десять, а то и все пятнадцать назад, когда во время дворовых разборок Дариме прилетел в висок камень. Тогда мама Нина собственноручно выдрала зачинщика Бяшу его же подтяжками в мелкую «елочку» и обхаживала потерпевшую внучку со всем теплом, что еще пряталось в ее мясистой груди. Могла бы теперь – наверняка прижала бы Дариму к той же части тела, но уже опавшей до размера пустого молочного пакета. Прижала, чтобы стук сердец сначала удвоился, а потом нашел общий ритм. Да и на колени усадила бы Дариму, будто та была все еще маленькой девочкой, которую и журить следовало тихим и приглушенным голосом, чтобы не испугалась. Даримины глаза защипало, а зубы впились в нижнюю губу, чтобы не дать ей задрожать.

      – Такие