Где кончается порядок. Где начинается авиация, там кончаются дисциплина и порядок. Анатолий Агарков

на цыпочки и заглядывает через меня на дочь.

      – Пальчики свои рассматривает. Скоро уснет. Ты лежи, не шевелись.

      – Как живешь без меня, жена? – шепчу я.

      Тома укоризненно цокает языком – тихо, мол, ребенок засыпает.

      Минут через десять я встаю, одеваюсь. Настя спит – Тома перекладывает ее в кроватку.

      – Тебя покормить?

      – Я домой.

      – Вернутся не хочешь?

      – Сюда нет.

      – И долго ты собираешься так жить?

      – Как только ты захочешь отсюда съехать, так семья наша сразу воссоединится.

      – Совсем недолго осталось ждать, – печально кивает Тома.

      Как трудно сохранять жизнерадостность, когда уходишь от любимой женщины. На душе снова мерзко. И некого винить кроме самого себя. Это я поверил Пашкову. Это я ударил тещу. Это я сейчас ухожу в метельную мглу от дорогих моему сердцу людей.

      А снег все валил… А ветер все дул…

      Не дойти до дома без перекура. Завернул в пивбар.

      Какой-то пьянчуга прямо с порога:

      – Угостишь пивком, воздушный флот?

      – Перебьешься.

      – Какие мы важные… – нарывается подлюга.

      Мужик был в резиновых сапогах, которые были ему явно велики, имел тяжелый запах давно немытого тела, табачного дыма и перегара. В едва достигавшем колен потертом пальто казался грузным, почти толстым. Спутанная борода и нечесаные, с густой проседью космы, похоже, годами не знали ни ножниц, ни мыла.

      Сегодня меня раздражала каждая мелочь. Просто поразительно, как чешутся руки стереть с заросшего рыла эту мерзкую ухмылочку алкаша. Врезать бы в челюсть, да так, чтобы он покатился по полу. Взял себе пива…

      Опять эмоции. Чересчур часто они стали посещать в последнее время – не к добру это. Сейчас-то нервничать ни к чему. Вроде все устаканилось. Вот только семья…

      Нет, но Тома сама виновата – что ее так держит возле маминой юбки? При желании мы давно бы уже нашли квартиру и жили в ней в любви и согласии. Что ни говори, а вины моей нет – я ни в чем ее не обманул. Обманули меня – и она, и Пашков. Во всем виновата ее детская привязанность к буйно-больной матушке. А в жертву принесено детство нашей единственной дочери. Наверное, удар оказался куда тяжелее, если бы не дрязги с райкомом. Как это ни парадоксально звучит, но следует поблагодарить врагов-партократов за то, что дали возможность отвлечься на них…

      – Я никому не хочу причинить вреда, но кто-нибудь дайте мне пива…

      Что это? Я оглянулся на мужика в сапогах – в руках у него уже был нож, длиннющий такой свинокол. Его миролюбие внушало тревогу. Оглядев всех присутствующих, он почему-то выбрал меня. Подошел, с достоинством помаячил перед лицом длинным узким лезвием и забрал мою кружку.

      Мне было приятно такое внимание – вот же приятель, не побрезговал. И нож его внушал уважение, обещая мгновенную и безболезненную смерть.

      Остатки моего пива исчезли в его глотке, а нож вернулся к моему лицу.

      – Эй, ты, – раздельно произнес его обладатель, –