Гайдзиния. Эйк Гавиар

и по-китайски-то не говорю.

      – Послушай, послушай, – сказал немец. – Ты не расстраивайся. У моей девушки есть подруга. Вроде, никого у нее сейчас нет. Хочешь, я ее с тобой познакомлю?

      – Конечно, хочу! – воскликнул японец с детской непосредственностью и тут же растерялся.

      – Эй, все будет отлично.

      – Ага, все будет отлично, – повторил японец с воодушевлением и от избытка чувств сделал стойку на руках, похлопал ножками.

      Дедушка напротив меня все сидел и сидел, хранил вечное достоинство предков-самураев. Сидел, не сутулясь, прямой, как та тупая стрела, что безопасно торчала из его бумажного пакета. Он все сидел и сидел, а мы все ехали и ехали. Руки Скинни лежали на коленях. На голове бейсболка, шея безвольная, кажется, он уснул. Я снова посмотрел на дедушку, а затем вернулся взглядом к Скинни. Скинни никогда не был маленького роста, но в этой стране он казался просто громадиной, великаном. Румяное, совсем не худое, уверен, что приятное лицо. Если бы Скинни был ростом сантиметров на десять-пятнадцать поменьше, он был бы толстым. Но при его росте под метр девяносто, он наполнен плотью в самый раз, под завязку, не чрезмерно.

      Несколько лет назад мы сидели с Анной в ее пустой квартире. Не было ни телевизора, ни радио. Только проигрыватель и большие, очень старые, но прекрасно работающие колонки. Мы собирались лечь спать, но было лень что-то делать, вставать, разбирать диван, идти в ванную, переодеваться, раздеваться; мы просто лежали на сложенном диване и говорили. Друг о друге. Нет никакой ностальгии в этом и похожих ему воспоминаниях. Я пишу о том, что было, но вряд ли хочу, чтобы нечто подобное повторилось. Я просто пишу. Ведь это чем писатели занимаются, верно?

      Странное чувство порою способна вызвать девушка. Откуда берется это ощущение близости и родства с совершенно посторонним человеком? Если бы не относительно наплевательское отношение к жизни и полное смирение с ее абсурдностью и сюрреалистичностью, а так же с тем фактом, что люди только называются людьми, в действительности являясь разваренными луковичными головами, способными лишь на невнятное бульканье, я бы постеснялся признаться в том, что смерть собственного отца, которую я наблюдал своими глазами, легла на меня куда менее тяжким грузом, нежели исчезновение Анны из поля зрения. Исчезновение навсегда, полагаю. Честно ли это? Отец сделал для меня намного больше, чем Анна. Если считать в днях, то отец был со мной в едва ли не бесконечное количество раз больше. Да и потом – я вышел из чресл его. У меня походка отца, привычки отца.

      Только расставание с Анной открыло мне двери в очень изощренный, персонализированный, настроенный именно на мое существо, мою разваренную личность, ад. Верующие, религиозные фанатики и иже с этой шушерой очень сильно ошибаются в своих представлениях об аде. Исчезновение Анны позволило мне понять, что ад – личный для каждого человека в отдельности. Иначе быть не может. Иначе