1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

прерывается.

      – Лежи, дурак, – говорит Лашкевич, проходя мимо. – Сейчас перевяжут!

      На Невский выезжает конная полусотня, на фланге – урядник Казанцев.

      Он улыбается Лашкевичу, машет рукой.

      Казаки скачут за убегающей толпой, но людей конями не топчут, шашками не рубят – просто гонят перед собой, словно стадо.

      Штабс-капитан поворачивается к своим солдатам.

      – Кто бросил винтовки – подобрать. Считайте, что я ничего не видел. Не расходиться. Держать строй. Санитары! Оказать помощь раненым! Поручик Красавин!

      Подбегает молодой офицер, высокий, тонкий, как подросток.

      – Слушаю, господин штабс-капитан!

      – Соберите добровольцев, уберите трупы с мостовой.

      – Куда убрать? – спрашивает поручик с недоумением.

      Видно, что он испуган произошедшим только что у него на глазах смертоубийством – глаза бегают, бледный.

      – Положите убитых в подворотне, пока не прибудет жандармерия, – приказывает Лашкевич тихо, но твердым голосом. – Не надо, чтобы гражданские так лежали, а солдаты на них смотрели. Исполняйте, поручик. Проявите смекалку.

      – Есть!

      Поручик бежит в сторону, к своему подразделению, отдавая приказы на ходу.

      Мимо Лашкевича санитары проносят раненую женщину, она без сознания. С бессильно откинутой руки на грязный снег капает кровь. Вслед несут мужчину в армейской шинели, он ранен в грудь и хрипло, со свистом, дышит. В руках санитаров бьется тот самый, стрелявший в Лашкевича, студент.

      – Палачи! Посмотрите, что вы наделали!

      Солдаты молчат и держат строй.

      Тот, кто бросил винтовку, стоит в шеренге вместе со всеми и плачет. Дрожит подбородок, и слезы текут по веснушчатым щекам.

      Лашкевич смотрит на него несколько секунд.

      На скулах офицера играют желваки. Он отворачивается и отходит в сторону. Ломая несколько спичек, закуривает. Рука с папиросой ходит ходуном, но штабс-капитан изо всех сил сдерживает дрожь.

      Неподалеку слышны выстрелы. Сначала разрозненные, а потом звучит залп. И еще один. И еще.

      – Началось, – говорит Лашкевич сам себе в усы. – Доигрались.

      Глава третья

      «Иоланда»

      31 марта 1956 года. Монте-Карло. Прибрежное кафе

      – Но вы сами не видели расстрела на Невском? – спрашивает Никифоров.

      – В те дни был не один расстрел, – говорит Терещенко, доставая из портсигара еще одну сигарету. – И не два. Были стычки по всему городу. Баррикады разбивали из пушек. Конные отряды разгоняли демонстрантов. Некоторых рубили. Люди быстро становятся зверьем, только дай им волю убивать. Жгли магазины, грабили лавки. Город был полон дезертиров, которых наплодили большевистские агитаторы…

      Он замолкает.

      – Простите, месье Никифоров. Глупо спустя столько лет говорить неправду – наплодили ваши агитаторы и наши бездарные полководцы – это куда ближе к истине. Вы воевали в последней войне?

      – Да. С первого и до последнего дня.

      – Пехота?

      – Сначала