1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

пламенна! Просто Робеспьер в юбке!

      – А второй мужчина кто? – спрашивает Маргарит.

      Терещенко бросает быстрый взгляд на Дягилева, тот замечает смущение Михаила и делает попытку улыбнуться.

      – Это Дмитрий Философов, друг семьи.

      – Вот как? – удивляется Маргарит.

      Дягилев пожимает плечами, он явно растерян и огорчен.

      – Вы, мадмуазель Ноэ, совершенно не знаете нравов нашей богемы. Иначе бы не удивлялись. Это я должен удивляться…

      – Как это она приняла твое приглашение? – замечает Дягилев, повернувшись к Терещенко. – Те взгляды, что она продвигает в последнее время…

      – С ее стороны было бы глупо не прийти, – отвечает Терещенко, – Но я и понятия не имел, что они придут втроем. Ты уж прости меня, Сережа…

      Маргарит смотрит на него с непониманием во взгляде.

      – Ерунда, – говорит Дягилев и кривит угол рта. – Давай не будем. Во-первых, понятно, что все хотят послушать Шаляпина, не заплатив и франка за билет – это уже прекрасно. Во-вторых, Сережа, здесь сегодня можно увидеть всю русскую Францию и кто пропустит такую возможность: на других посмотреть и себя показать?

      – И для этого не придется бродить по брассериям и притонам Монмартра, – подхватывает Терещенко с облегчением. – Смотри, Марг… Какие люди! Видишь, кто любезничает с моей сестрой? Это Андрей Белый – мой большой друг и несомненный гений. Вот тот седой… Да, тот что ест канапе с икрой, мужчина с грустным взглядом – Саша Гликберг, он же Черный… Самое острое перо России! Ты читал его «Чепуху»?

      – Витте – родиной живет

      И себя не любит.

      Вся страна с надеждой ждет,

      Кто ее погубит! —

      декламирует кто-то за их спиной приятным голосом.

      Все трое поворачиваются.

      Перед ними невысокий узкоплечий человек в летнем костюме, скуластый, с внимательным прищуром темных глаз. Он брит, но с усами, и лысоват, несмотря на молодой возраст.

      – Я прошу прощения, – говорит человек с улыбкой, – за то, что вторгаюсь в вашу беседу, но так как мы с Михаилом Ивановичем были представлены друг другу, то я счел возможным подойти. Тем более, что стихи Черного – моя большая слабость! У цензоров начинается истерика при первом же упоминании его имени! Вы помните меня, господин Терещенко? Мы виделись это зимой у Мережковских…

      – Вы… Да, конечно, – вспоминает Мишель. – Прошу прощения, что сразу не узнал. Вы же писатель? Ропщин, кажется? Так? Вас еще Зинаида Михайловна хвалила чрезвычайно!

      – Совершенно верно, – Ропщин чуть склоняет голову в знак согласия. – Ропщин, Виктор Викторович.

      – Это Маргарит Ноэ…

      – Мадмуазель…

      – Дягилев, Сергей Петрович, – представляется Дягилев, с интересом разглядывая писателя.

      – Наслышан. Рад знакомству. – кивает Ропщин. – Я подошел поблагодарить хозяина за прекрасный вечер. Вынужден уехать ночным поездом, к сожалению – дела. Могу ли я попросить вас о встрече