Сказания древа КОРЪ. Сергей Сокуров

бездельное существование в качестве богатого помещика вконец отвратили его от занятия хозяйством. Христина Корчевская, в отличие от мужа, к сохе приучена не была, в экономике разбиралась ещё меньше, чем дядя Евгения Онегина. Вообще, хозяйственная сторона сельской жизни раньше её не интересовала. Однако, когда она поняла, что её обожаемый Игнацы способен довести имение до разорения, ощутила прилив энергии. В ней пробудилась львица, вынужденная защищать своё логово. В женщине, принадлежавшей к сословию землевладельцев, тысячу лет кормившихся её плодами, пробудилась фермерша с капиталистическими задатками по жизненной нужде фольварка Корчевских. Она нашла «подпорку» в гувернёре Збышека, прижившемся в доме. Звали этого античного красавца Адамом (а выросший ученик за глаза называл его Аполлоном Бельведерским). Адам стал сопровождать госпожу повсюду, куда её гнала необходимость присматривать за всем собственными глазами. В одном лице Пани Христина была владелицей сложного аграрно-промышленного хозяйства, директором текстильной фабрики, главным инженером, учёным агрономом, финансистом, просителем в министерствах и клиентом надёжного банка.

      Можно только предполагать, какими способностями обладал прекрасный чичисбей. Он разумно держался в тени своей нанимательницы, которая часто повторяла: «Не знаю, как бы я обходилась без Адама». Сопровождающее лицо, бывало, рассеянно роняло никому не понятную фразу, притом, на русском языке, когда рядом находился Игнацы: «Смеялся Лидин, их сосед…». Эта фраза всегда до того была неуместна, что объяснить её можно было лишь признанием за Адамом непостижимой глубины интеллекта. Экс-гувернёр ничем не рисковал – «Графа Нулина», написанного сочинителем Пушкиным, пан Игнацы не читал. Он давно не заглядывал в книги.

      Пауза затягивалась. Корчевский Младший рассматривал ногти на пальцах, способных гнуть подковы. Жандарм, переминавшийся с ноги на ногу у двери, решил, что настал благоприятный для него момент прояснить ситуацию.

      – Осмелюсь доложить, пан генерал… – унтер явно был сбит с толку «эполетами» на халате. – Молодой пан Корчевский был задержан, когда читал вслух, собирая прохожих, возмутительную поэму «Дзяды» у решётки резиденции наместника его императорского величества в Варшаве. Его доставили в участок, где он плевал на пол и называл пана обер-офицера паном Оприч… паном Опричковским. Потом он показал пану судье… Не смею, пан генерал, даже произнести неприличное слово… Он показал, пшепрошем, это…

      Корчевский-отец поморщился, сообразив, что конвоир показывает ему кукиш. Унтер, спохватившись, убрал руку за спину:

      – То не вам, пан генерал, от меня. То пану судье от молодого пана.

      – И каков приговор?

      – За «Дзяды» – добу в криминале, за ту фигуру, – унтер стал было опять складывать пальцы, да вспомнил о приличии, – месяц домашнего ареста. Прошу пана тут расписаться.

      Расписавшись в приёмке преступника, хозяин кабинета с сознанием счастливо окончившегося