Посланники. Михаил Ландбург

оправдываться и смутный груз с души снимает.

      – Предлагаете вернуть утерянных богов?

      – Почему бы нет? Максима "Mundus vult decipi"[2] бытует веками, – отозвался букинист и раскрыл другую книжку.

      – А вот здесь говорится о пролитой человеческой крови. А кто её пролил? Ну, да – люди, вроде меня, тебя, всех нас. Люди страшатся болезней, наводнений, голода, крыс, засухи, войн, но, кажется, больше всего их пугает правда, ибо она не бывает общей на всех, а лишь такой, какой каждый видит её краем своего глаза, улавливаем краем своего уха, воспринимаем краем своего мозга. Видимо, поэтому-то настоящим писателям интереснее не правду искать, а истину, которую суждено искать вечно. При удобной правде проще позволять себе совершать поступки, на которые при иных обстоятельствах, решаться не посмеешь.

      Голос букиниста был глухим, неторопливым.

      Я напряг память.

      Я узнал этот голос…

      …Однажды –

      из комнаты отца послышался глухой, неторопливый голос. Гость говорил о Париже, о своей маме-еврейке и отце-французе, о кумире молодости – генерале де Голе, а потом разговор зашёл о последней картине отца "Кошки". Гость был огорчён тем, что эти создания, привлекая к себе внимание писателей, художников, композиторов, сами к миру книг, песен, картин питают, вроде бы, полное равнодушие.

      Отец долго молчал, а потом пояснил, что в глазах этих бессловесных созданий его привлекают к себе выступающие необычные, загадочные пятна, некое отражение недоступных людям смутных красок. А ещё он сказал, что часто задумывается над тем, отчего кошки, умеющие столь мучительно стонать и так пронзительно кричать, никогда не смеются.

      Вдруг в комнате отца зазвучал один из ноктюрнов Шопена, и я, чтобы сосредоточиться на чтении "Царя Эдипа", прикрыл дверь…

      …Теперь я беспокойно поёжился и спросил:

      – Думаете, такого рода обстоятельства меня коснутся?

      – Возможно, что пронесёт… – букинист ткнул пальцем в томик Элиота и прочёл:

      "Мы будем скитаться мыслью,

      И в конце скитаний придём

      Туда, откуда мы вышли". [3]

      – А затем? – спросил я.

      – Окаменеем! Нас не убудет…

      Я прикусил губу и напомнил о книжке Марка Аврелия.

      – Достану! – пообещал букинист и принялся по памяти читать бесконечно длинный кусок из Вергилия.

      Я пришёл восторг.

      – Впечатляет! – выдохнул я. – Ваша латынь…

      Букинист причмокнул губами.

      – В моей жизни были Париж, Сорбонна, Овидий, Катулл, Федр…Когда-то…

      Я сказал:

      – С тех пор кое-что, вроде бы, поменялось…

      – Вроде бы да, а вроде бы и нет… – по лицу букиниста скользнула усталая улыбка, и вдруг он мягко поинтересовался:

      – Я могу узнать, кто ты?

      – Конечно.

      – Вот я и спрашиваю: "Ты кто?"

      – Студент Иерусалимского университета и сержант в запасе армии обороны Израиля.

      Букинист смежил веки и добродушно улыбнулся.

      – Это

2

(лат.) Мир хочет быть обманут.

3

Томас Элиот. Пер. А. Сергеева.