Прикованная. Наталия Лирон

бодро отзывается он.

      Несмотря на недавнюю репетицию, я оглядываюсь по сторонам с любопытством случайного прохожего.

      Маша достаёт из сумки овощи:

      – Салат?

      – Да, хорошо. – Я открываю первый попавшийся ящик в надежде обнаружить там нож, а нахожу ложки с вилками.

      – Мамочка? – Он вопросительно поднимает бровь. – Давай-ка и я тебе помогу.

      Открывает соседний ящик и выдает мне нож. Маша, стоящая рядом, моет огурцы с помидорами и складывает их на чистую тарелку.

      Нож. Широкий, большой. Острый. Дыхание сбивается. Прохладной рукояткой он удобно ложится в ладонь.

      – А где у вас салатницы? – поворачивается ко мне Маша.

      – Гм…

      – Вот тут. – Он подскакивает и достаёт фарфоровую миску из верхнего ящика.

      – Пока вы режете овощи, я помою зелень? – Она явно пытается подружиться.

      Я замираю над огурцом, сжимая рукоять ножа. Если выбрать момент, если выбрать правильный момент, то одно резкое движение может изменить мою жизнь.

      Он стоит возле небольшой барной стойки напротив и наблюдает за мной. Внимательно, змеино, неотвратимо.

      Господи, дай мне сил.

      Я шинкую огурцы с помидорами, болгарский перец – это забытое удовольствие делать что-то самой. Маша режет зелень – получается роскошный салат.

      – Ну, пойдёмте на веранду, – Владимир достаёт из сумки хлеб, замаринованное мясо, нарезанный сыр, – пока вы будете сидеть и шептаться, я приготовлю шашлык.

      Он отдаёт пакеты девушке, сам достаёт пару бокалов, бутылку вина. И мы группой двигаемся к маленькому дворику, тому самому – со столиком и верандой, несем миску с салатом, сыр, оливки в баночке, наструганную в магазине колбасу. Он идёт чуть-чуть позади меня. Он всегда оказывается позади.

      Когда мы проходим прихожую, я отмечаю, что литой диск с моей цепью накрыт толстым ковром.

      На веранде мой железный стул куда-то подевался (а я-то думала, он прикручен к полу) и стоят три одинаковых плетёных кресла. Недалеко от стола возле белёного забора обнаружился уже расставленный мангал и мешок с углём. Камер тоже нет, впрочем, я подозреваю, что внезапно образовавшееся птичье гнездо под крышей – не что иное, как замаскированная камера.

      Мы садимся за стол, он ставит перед нами бокалы:

      – Ну что, девчонки мои, красного или розе?

      Я вздрагиваю. Когда-то из вин розовое было моим любимым. Я не пила три года. Долгих-долгих три года, почти три. Хотя мне порой кажется, что все тридцать.

      Когда мы репетировали позавчера, он сказал, что я должна отказаться от вина, когда он будет предлагать.

      – Налей мне немножко розового, а вам, Маша?

      – Ой, что вы, меня можно на «ты», – она обернулась к нему, – мне тоже розе, Вовочка.

      «Вовочка!» – Я едва не хохочу в голос. Это имя совершенно ему не идёт.

      – Ты уверена, мам? – переспрашивает он со значением.

      – Да-да, – делаю вид, что не замечаю, – самую малость, за знакомство.

      – Хорошо. – Он наливает Маше полный, а мне на пару глотков.

      В воздухе